будет чем-то большим, чем совокупность своих составляющих.
Клубин уже снова перебирал диски:
— Ну что, ответил Скибор на ваш вопрос?
— Спасибо. Еще как.
— Наслушались?
— Пока да. А сейчас вы что думаете делать? — встрепенулся он, видя, что Клубин собирается зарядить новый диск.
— Подучу его математике.
— Вы считаете, это нормально?
— А что? — с улыбкой повернулся гребис, диск держа возле прорези.
Карлсен глянул на настенный индикатор.
— У меня ощущение, что Скибор почти уже на пределе. И ему, между прочим, больно.
Клубин задумчиво поджал губы.
— Видите ли, если теперь остановиться, главная-то суть демонстрации до вас так и не дойдет.
Пререкаться с хозяином было нелегко, но деваться некуда.
— И в чем же она?
Клубин, со скользящим выражением глаз поглядев на ульфида, повернулся и вышел в соседнюю комнату. Карлсен истолковал это как знак пройти следом.
Клубин притворил дверь.
— Что вас волнует?
— Что волнует? То, что от информации, если ее непрерывно закачивать, он лопнет как шар!
— Да не лопнет, — раздраженно перебил Клубин. — Когда наступит предел, он просто отключится.
— Отключится?
— Именно. Произойдет своего рода замыкание.
— А если навсегда?
— Не исключено, — сказал Клубин так, будто пытался приободрить.
— Тогда ради Бога, давайте прекратим.
— Ну что ж, если вам так неймется. Хотя делается-то все именно для вас. Я пытаюсь показать, в чем именно изъян в вашем представлении об эволюции.
За напускной вежливостью чувствовалось раздражение, но гребис себя сдерживал.
— Я понял. А теперь прошу вас, давайте остановимся.
— Что ж, ладно, — пожал плечами Клубин.
Они возвратились в соседнюю комнату. Ульфид смотрел на них с боязливым волнением. Гелла поглаживала его по голове.
— Боюсь, наш гость за то, чтобы свернуть эксперимент.
Страдальческие глаза засветились благодарностью.
— Мне можно идти? — умоляюще спросил он.
— Разумеется. Услужить гостям для нас всегда радость.
Издевка чувствовалась лишь в словах, в остальном сдержанность была безупречна. Склонившись над пультом, он утопил кнопку и ловко ухватил вынырнувший диск, другой рукой увернув на минимум регулятор. Лицо ульфида исказилось судорогой тревожного изумления, вслед за чем разум в глазах стал угасать. Не прошло и десяти секунд, как на них уже снова пялилась кромешно дикая образина. Гелла сняла ему с башки скорб, который плавно взъехал и закачался на шнуре.
— Я не говорил, чтоб вы лишали его разума, — запоздало спохватился Карлсен.
— Ишь ты! — Клубин саркастически ухмыльнулся. — И английский ему, и философию! Думаете, он от этого счастливей будет? Мне так не кажется. Гелла, — кивком указал он девице, — отведи этого обратно.
— Пойдем, Гумочка. Как раз чаю попьем. — Ульфид, пошатываясь, встал и был выведен подругой, ласково приобнимающей ему округлый бок.
Клубин, проводив их линяющей улыбкой, повернулся к Карлсену.
— Может, вам что-нибудь заложить, пока вы здесь? Допустим, японский выучить за секунду? Или санскрит?
— Спасибо, не надо.
— Или узнать что-нибудь?
— Вот узнать бы. Вы отпустите его домой?
— Не вижу смысла. В памяти у него сохранилось единственно то, как он садился в кресло.
— Получается, вы нарушаете слово.
Клубин улыбнулся так открыто и дружески, что трудно было усомниться в его искренности.
— О слове моем нет и речи. Скажи я ему уходить восвояси, он бы удивился, за что ему такое наказание.
— Но он же сказал, что хочет уйти.
— А-а, так это после того, как я наделил его даром речи. От этого углубился рассудок, который, собственно, и заставил его затосковать по дому. У разума есть такое свойство. Он привносит элемент невроза и самокопания. Кому как не вам об этом знать (действительно, крыть нечем). Я пытаюсь наглядно показать всю ошибочность доводов насчет того, что эволюция происходит через знание.
— Разум, — поправил Карлсен.
— Хорошо, разум. — Клубин, сев на край кресла, размеренно покачивал ногами. — Позвольте-ка вопрос. Почему Скибор с повышением знания стал легче? — Видя, что Карлсен замешкался, ответ он подсказал сам: — Потому что утерял контакт с землей. Или еще. С чего бы ему вышибло пробки, если б мы все так же накачивали его дремучие мозги знанием?
На этот раз он ждал ответа. Карлсен, подумав, осторожно сказал:
— Мозг бы, наверное, переполнился?
— Это не так, сами знаете. Мозг может проглотить хоть тысячу энциклопедий, и все равно место останется. Не в емкости дело. В силе воли. У него нет воли на то, чтобы поглотить больше. Суть эволюции — в воле и жизненной стойкости, а не в знании или разуме. — Последнее он про— изнес с такой каменной твердостью, что Карлсен секунду чувствовал себя на лопатках. — Разум обычно подтачивает волю и размывает в человеке способность к выживанию.
Карлсен тряхнул головой: надо же, вопиющий вызов всем устоям!
— Хотя для разговора со мной вы используете все тот же разум.
— Безусловно. Я ни в коем случае не отрицаю важности разума, говорю лишь, что он уступает по значимости силе и жизненному заряду. При эволюции воля всегда должна преобладать над разумом. Разум без воли тонет под собственными сомнениями. Вы в этом сами, наверное, убеждались неоднократно.
Уж не читает ли гребис его, Карлсена, мысли? Как только он повел речь о воле и разуме, Карлсену вспомнился Сауль Райхель, бросившийся (дело было еще в студенчестве) в Большой Каньон. Райхель был умница, тончайшей души человек. Только там, где нормальные люди видят две стороны аргумента, он видел десять. Сама широта интеллекта была причиной его чудовищной нерешительности — такой, что в конце концов толкнула его на роковой шаг.
— Так что вот она, основная проблема человечества, — утвердительно сказал Клубин. — Вы всегда переоцениваете разум в ущерб воле. Попробуйте— ка наоборот — увидите, как все мгновенно встанет на места. Вы поймете, что истинная цель эволюции — не разум, а могущество воли. Для чего разум? Чтобы подсказывать, чего желать. Вот здесь, вы видите, знание увеличивается посредством крохотной дискетки. — Он подхватил со стола один из дисков и помахал им Карлсену. — Спросите, как давно я знаю английский? С сегодняшнего утра. С мировой литературой и историей впридачу. Сразу же после вашего ухода я их у себя сотру — потому что они мне, доктор, знаете ли, без надобности. Не вижу смысла засорять мозг бесполезной информацией.
Слушая, Карлсен тайком уяснил, что признание это вырвалось непроизвольно и гребис уже сожалеет о своей откровенности. Потому Карлсен, поднаторевший в умении скрывать свои мысли, спросил:
— Неужели у вас не вызывает удовольствия знание мировой истории?
