— Основная опасность в том, что в левом желудочке может образоваться тромб, попасть в мозг и вызвать инсульт.
— Замечательно, — вздохнул Джек. — Как будто комы мало.
— Доктор Рестон для профилактики прописал разжижающие кровь препараты. Расскажите, пожалуйста, чем он болел. Я работаю в потемках, ничего о нем не зная, кроме адреса и даты рождения из водительских прав. Лечился ли он от каких-нибудь заболеваний, включая сердечные? Какие принимал лекарства?
— Кажется, как-то упоминал, что ежедневно пьет аспирин, а больше...
— Проходил здесь обследование у какого-нибудь врача?
Джек смутился, ничего не зная о жизни отца ни здесь, ни до переезда из Джерси. Знал, где он поселился, но никогда у него не бывал. По правде сказать, пребывал в полном неведении, особенно о здоровье.
И вот теперь явился без приглашения.
Как бы это сказать...
— Он не часто рассказывал о собственном здоровье.
— Редкий случай, — улыбнулась доктор Хуэрта. — Люди в его возрасте только об этом и говорят.
— Он поправится?
— К сожалению, не могу сказать. Если сердечный ритм стабилизируется, думаю, выкарабкается без особых необратимых потерь. О наезде не вспомнит, однако...
— О наезде? — переспросил Джек. — Как это случилось?
— Не имею понятия, — пожала она плечами. — Знаю только, что его доставили в бессознательном состоянии с травмой головы. Спросите в полиции.
В полиции... замечательно. С полицией поговорим в последнюю очередь.
Она полезла в карман.
— Я еще зайду к нему утром. Если что-нибудь вспомните о состоянии его здоровья, сообщите. — И вручила ему карточку.
Он сунул ее в карман.
11
После ухода докторши Джек опять повернулся к отцу, шагнул к койке...
— Значит, ты один из сыновей Томаса.
Он вздрогнул, слыша булькнувший голос, будто кто-то полоскал горло керосином, испугался, не слыша, чтоб кто-то вошел, после того, как сам входил в пустую палату.
— Кто здесь?..
— Я, милый.
Голос шел из-за занавески. Он дотянулся, отдернул. В кресле в темном углу сидела худая плоскогрудая старуха. Черные волосы зачесаны назад в тугой пучок, темная кожа кажется еще темнее в канареечно- желтой блузе без рукавов и ярких розовых бермудских шортах, но расу в тени распознать невозможно. На полу рядом стояла большая соломенная хозяйственная сумка.
— Когда вы пришли?
— Все время здесь была, — протяжно и звучно сказала она. Такой акцент встречается на Лонг-Айленде, от Линн-Сэмюэлс до энного градуса, а вот голос... настоящая выхлопная труба грузовика. Сколько пачек сигарет для этого надо выкуривать?
— С момента моего прихода?
Старуха кивнула.
Джек огорчился: как правило, он не допускал подобной беспечности. Поклялся бы, что палата пустая.
— Вы знакомы с отцом?
— Мы с Томасом соседи. Одновременно приехали и подружились. Он обо мне никогда не рассказывал?
— Мы... э-э-э... не часто беседовали.
— А он постоянно о тебе рассказывал.
— Вы, наверно, приняли меня за Тома.
Она тряхнула головой и затараторила со скоростью парового молота:
— Том-младший будет постарше, Джек. Он про тебя рассказывал. Черт возьми, иногда нельзя было заткнуть ему рот. — Она встала, шагнула вперед, протянула искривленную артритом руку и представилась: — Аня.
Джек ответил рукопожатием, видя теперь, что женщина белая, точней, кавказской расы[15], ибо цвет кожи можно назвать любым, кроме белого. Глубоко загоревшая кожа, задубеневшая от многолетних солнечных ванн. Руки-ноги костлявые, волосы угольно-черные с седыми корнями.
Из-за ее спины донесся слабый писк. Джек, приглядевшись, увидел голову крошечной собачонки с большими темными глазами, высунувшуюся из соломенной сумки.
— Это Ирвинг, — объяснила она. — Поздоровайся.
Чихуахуа снова пискнул.
Джек выпустил ее руку.
— Привет, Ирвинг. Не знал, что собак пускают в больницы.
— Не пускают. Но Ирвинг хороший пес. Умеет себя вести. А раз никто не знает, то никто и не возражает. А если узнают, пускай идут в задницу.
Джек рассмеялся от неожиданности. Женщина абсолютно не в отцовском вкусе — полная противоположность матери, — но она ему нравится.
В чем он ей и признался.
Она улыбнулась, не сводя с него ярких темных глаз, демонстрируя слишком белые зубы, явно вставные.
— Ну, возможно, и ты мне понравишься, если я тебя успею узнать. — Аня оглянулась на койку. — Люблю твоего отца. Почти весь день с ним сидела.
Джек был тронут.
— Вы очень добры.
— Для этого и существуют друзья, малыш. Не часто тебя благословляют таким соседом, как твой отец.
Благословляют? Надо бы выяснить, что тут кроется.
— Значит... — прокашлялся он, — папа обо мне рассказывал?
Интересно, что отец говорил, но расспрашивать не хочется — непозволительно.
— Он рассказывал обо всех своих детях. Всех вас любит. Помню, как плакал, услышав о твоей сестре. Страшно пережить собственное дитя. Но о тебе говорил чаще, чем о других.
— Правда? — удивился Джек.
— Может быть, — улыбнулась она, — потому, что ты жутко ему досаждаешь.
«Досаждаешь»... еще одно слово, которое слышишь нечасто.
— Да... пожалуй, действительно. — И немало.
— Он, видно, не понимает, что ты собой представляешь. Хотел выяснить, но вы были далеко друг от друга.
— М-м-м...
Джек не знал, что сказать. Беседа принимала нежелательный оборот.
— Тем не менее он тебя любит, беспокоится о тебе... — Старуха глаз с него не сводила. — Грустно, правда? Отец не знает сына, сын не знает отца.
— Я своего отца знаю.
— Как тебе будет угодно, милый, — медленно покачала она головой, — но ты его не знаешь.
Джек открыл было рот — вряд ли женщина, меньше года знакомая с папой, лучше знает человека, рядом с которым он вырос, — но она махнула рукой, велев ему молчать:
— Поверь, малыш, ты многого не знаешь о своем отце. Раз приехал, постарайся получше узнать его. Не упускай возможности.
