оттолкнул от себя отчет Гордона. — Это нам не пригодится. Всего хорошего.
Гордон понимал, что история на этом должна закончиться, однако случилось иначе. «Где ты, Анна?» — спрашивал он молча, обращаясь ко всему миру, утонувшему в холодном дожде. Почему она не объявилась, не пришла на похороны, не вернула бумаги? Ответов у него не было, но он знал, что Анна все еще где-то там, в этом мире, пишет свои картины и живет с человеком, который ее очень любит. Любит настолько, что даже не помешал ей полюбить другого. «Будь с ней внимателен, — думал Гордон, мысленно обращаясь к этому человеку, — будь нежен и терпелив, пока заживает ее сердечная рана. Ты же знаешь, ей нет цены».
Он прижался лбом к холодному стеклу, чувствуя, как приходит успокоение, и произнес вслух:
— Ей нет цены.
— Гордон, у тебя ничего не случилось? — спросила Карен по телефону. Снова настали «его дни», дни, когда он мог видеть детей.
— Все в порядке. А что?
— Да так, ничего. У тебя появилась женщина? Мне показалось, ты как-то странно разговариваешь.
— Боже, Карен, что тебе от меня нужно?
Голос ее вновь стал холодным и строгим. Сухо, по-деловому они договорились, как он получит детей и когда их возвратит. «Словно библиотечные книги», — невольно подумал он.
Повесив трубку, Гордон оглядел комнату и несколько встревоженно заметил, как неприбранно она выглядит, как неуютно, необжито у него дома. «Сюда нужна еще одна лампа, — решил Гордон. — По крайней мере, одна. Может быть, две». Анна любила, когда в комнате светло. «У меня появилась женщина?» Ему хотелось плакать и смеяться одновременно. Да, у него есть ее подпись и копии нескольких любовных посланий, адресованных другому мужчине. Она является к нему в снах и говорит с ним фразами из писем. Женщина! Он закрыл глаза и снова увидел ее имя. «Анна». Прописная А — как пылающий вулкан, вознесшийся своей вершиной в стратосферу. Дальше две ровные, изящные «н» и в конце забавная маленькая «а»: она с трудом удерживалась на месте — вот-вот взлетит. Но буква оставалась, а из нее вылетал стремительный плавный росчерк, который огибал подпись сверху, пересекал прописную букву, превращая ее в А, и возвращался назад. Получалось что-то наподобие палитры — своего рода графический образ Анны, художницы, парящей над землей и каждым своим движением, даже одним дыханием творящей искусство. «Твоя навеки — Анна». Твоя навеки.
На следующий день он приобрел новую лампу, а по пути домой заглянул в цветочный магазин и купил шесть горшков с цветущими растениями. Анна как-то писала, что солнечный свет превращает цветы на подоконнике в маленькие драгоценные камни. Гордон поставил их на подоконник, поднял жалюзи, и… цветы действительно превратились в сверкающие драгоценности. Руки его болезненно сжались, он отвернулся от окна.
Работа брала свое. Вскоре весна незаметно уступила место лету, жаркому, душному лету, какое бывает только в Нью-Йорке. Неожиданно для себя Гордон начал посещать выставки и вернисажи. Он посмеивался и ругал себя, но по-прежнему ходил на премьеры, разглядывал работы молодых художников, изучал подписи — снова, и снова, и снова. Если уж ее не смогли разыскать опытные детективы, говорил он себе, если это не удалось даже людям из ФБР, то у него нет абсолютно никаких шансов, и просто глупо на что-то надеяться. Однако он по-прежнему ходил на выставки. Мне одиноко, уверял себя Гордон, и я хочу встретить женщину, которая смогла бы меня увлечь, любую другую женщину… И продолжал ходить.
Как-то осенью он отправился на открытие выставки нового художника, преподавателя, не так давно закончившего художественную школу. После чего отругал себя за то, что не додумался до этого сразу. Ведь Анна вполне могла и преподавать живопись. Гордон составил список школ и принялся навещать их одну за другой, по ходу дела отрабатывая легенду.
Возможно, она уродлива, говорил себе Гордон. В конце концов, что за женщина может влюбиться в Мерсера? Заторможенный, зажатый, никакого изящества. Гений, конечно, но эксцентричный и преисполненный удивления перед миром. Видимо, именно это последнее почувствовала в нем Анна. Именно это привлекло ее. Она сумела пробиться через все защитные барьеры и обнаружила там, в душе, по- настоящему привлекательного мальчика-мужчину. А он ее просто боготворил. Это ощущалось в письмах Анны: ведь чувство было взаимным. Почему же он лгал ей? Почему не сказал прямо, кто он и чем занимается? Второй мужчина не препятствовал их любви — это тоже было видно из писем. Оба они нравились друг другу, и оба любили Анну. Гордон часто и подолгу размышлял о ней, о Мерсере, об этом неизвестном. И продолжал посещать выставки. Вскоре его начали узнавать в студиях и школах, где он собирал автографы. Возможно, признавал он, в этой одержимости есть что-то нездоровое, может быть, даже признаки невроза или чего-нибудь похуже. Самое настоящее безумие — влюбиться в чью-то подпись, в любовные письма к чужому человеку.
И не исключено все-таки, что он ошибается. Вдруг Рода прав?.. Но подобные сомнения жили недолго.
Пришли холодные октябрьские дожди. Карен сообщила, что помолвлена с весьма состоятельным человеком.
Визиты детей стали проходить легче, потому что Гордон уже не пытался придумать, чем их развлечь каждую минуту. Он наконец сдался и купил цветной телевизор с несколькими видеоиграми в придачу.
Как-то в октябре Гордон решил навестить Рика Гендерсона, с которым они подружились два или три месяца назад, прямо в Академии художеств, где тот преподавал технику акварели. Гордон сидел у него в кабинете, дожидаясь, когда закончится критический разбор, и вдруг увидел ту самую букву А. Прописную букву А в имени Анны.
На столе у Рика лежал надписанный конверт, и Гордон мгновенно почувствовал, как вспотели у него ладони, как закололо в плечах, как сжалось что-то в животе. Почти со страхом он повернул конверт к себе и взглянул на рукописные строчки. Буква А в слове «Академия» действительно выглядела как вулкан, вознесшийся высоко в стратосферу и лихо перечеркнутый небрежной линией — словно сомбреро набекрень. Без сомнения, ее А. Буква не парила, палитры тоже не было, но здесь, в адресе на конверте, ей быть и не полагалось. Так буква могла выглядеть только в личной подписи Анны.
Гордон расслабился, сел поглубже в кресло у стола Рика и сделал глубокий вздох. Конверта он больше не касался, но, когда Рик пришел, указал на него кивком головы и спросил:
— Послушай, а кто это написал?
От волнения голос его звучал хрипло, но Рик, похоже, ничего не заметил. Он открыл конверт, взглянул на записку и передал Гордону. Почерк определенно ее, тут же отметил Гордон. Не совсем такой, как ему помнилось, но, без сомнения, ее. В этом он был уверен на сто процентов, даже несмотря на отличия. И расположение строк на странице, и размах букв, и стремительная грациозность… Все, как у его Анны, но чуть-чуть не так. А в имени тоже выглядела другой. Отличия озадачили Гордона, но он почувствовал, что письмо все равно написала его Анна. В письме она сообщала, что пропустит несколько дней занятий. Дата — четыре дня назад.
— Студентка. Молоденькая, — сказал Рик. — Только-только из Огайо. Решила отпроситься с занятий. Странно еще, что письмо не подписала ее мать.
— Можно мне с ней увидеться?
— Зачем?
— Хочу, чтобы она мне расписалась.
— Ну ты и в самом деле ненормальный, — рассмеялся Рик. — О чем речь? Она в студии, отрабатывает пропущенные дни. Пошли.
Гордон остановился в дверях, глядя на молодую женщину у мольберта. Лет ей было около двадцати, и выглядела она очень худой, едва ли не оголодавшей. Поношенные теннисные туфли, старые выцветшие джинсы, мужская рубашка в клеточку. Совсем не та Анна, что угадывалась в письмах. Пока еще не та.
Почувствовав, что у него кружится голова, Гордон ухватился за косяк и тут только понял, над чем работал Мерсер, что он открыл. Мысли его неслись, обгоняя друг друга, формируя объяснения, и Гордон чувствовал себя так, словно сам переместился во времени. И тут же, как, бывает, приходят воспоминания, пришло ясное понимание всей этой загадочной истории, всей цепочки событий. Записи Мерсера
