Я решил поразмыслить над этим.
Я попросил дать мне бумагу и карандаш и принялся за, так сказать, оценку ситуации, как учили нас в военной школе.
Мне хотелось начать с самого начала, но я не знал, когда оно было, это начало.
Когда увлекся Адой так, что был готов на все, лишь бы заполучить ее?
Нет. До этого. Я и до этого, расправляясь с людьми, испытывал удовольствие, хотя не признавался в этом и самому себе. Меня стали обзывать мерзавцем, кем я, собственно, и был, задолго до знакомства с Адой.
В армии, когда я начал командовать людьми, и мне это нравилось?
Нет, раньше.
Так я и не сумел определить, когда это началось. Где-то в какой-то период жизни я вдруг стал получать удовольствие от того, что причинял боль.
Поэтому я написал на листке бумаги: 'Любит обижать других'.
А рядом уточнил: 'Не его вина'.
Но я не был уверен в полной справедливости своего вывода, а потому поставил вопросительный знак в скобках.
Затем я написал: 'Убил женщину'.
И задумался. Тут сомнений не было: я виноват. Я мог и не убивать ее. Потому рядом я отметил: 'Его вина'.
Я убил женщину, рассуждал я, чтобы завладеть Адой, мне так хотелось ее, что я был готов на все и не мог с собой справиться. Но, подумав еще немного, я поставил вопросительный знак и рядом со вторым заключением.
Затем я написал: 'Избивал людей'. И тут же решительно рассудил: 'Его вина'.
Но вспомнил, что, размышляя над словами 'Любит обижать других людей', засомневался в их справедливости, значит, и здесь место вопросительному знаку.
Затем я написал: 'Убил Аду'.
Убил я ее, разумеется, случайно. Она погибла только из-за того, что помешала мне убить Стива Джексона. Случайно все обернулось не так, как было задумано. Значит, мое намерение убить Стива Джексона было тоже ошибочным. Я не должен был покушаться на его жизнь, если хотел остаться в живых. Но мне не пришлось бы и делать этого, если бы я не убил ту женщину. И женщину не пришлось бы ликвидировать, если бы я не пылал такой страстью к Аде. И Аде, в свою очередь, не понадобилось бы прикончить эту женщину, если бы та ее не шантажировала. А женщина не стала бы шантажировать Аду, не будь Ада задолго до этого высокого класса шлюхой. Но и она не стала бы ею, если бы ей не пришлось завоевывать место под солнцем.
Я чуть не запутался в своих рассуждениях.
Поэтому рядом со словами 'Убил Аду' я написал 'Его вина' и поставил большой вопросительный знак. А немного подумав, зачеркнул те вопросительные знаки, которые относились к слову 'убил'.
Зачем обманывать самого себя?
Когда собираешься совершить убийство или какое-нибудь другое преступление, ты должен прежде всего сказать себе 'да'. И я произнес это 'да'. А когда произнес, оставалось только вонзить нож и спустить курок.
Поэтому я должен нести ответственность за оба эти убийства.
И как только я с этим согласился, сказав себе: 'Да, это сделал я, только я один', мне сразу стало лучше.
Я почувствовал... облегчение. Незачем было снова объясняться с самим собой, я это совершил, ответ несу я, и все.
Тем не менее как в причине всего этого, так и в следствии еще оставались вопросительные знаки.
Все перепуталось. И что ты натворил, и что тебе причинили. И твои собственные действия, и какая-то доля удачи. То, что зависело от тебя, и то, что от тебя не зависело.
Я только отчасти виноват в том, за что мне суждено сесть на электрический стул.
Поскольку я согласился принять на себя ответственность за свое 'да', значит, имею право сказать: 'Я виноват только отчасти'.
Потребовалась вся моя жизнь, чтобы это понять.
Осталось сделать еще одно. Я написал две строчки на листе бумаги: 'Удостоверяю, что один несу ответственность за смерть Бланш...' Я остановился. 'Черт побери, как ее фамилия?' Вспомнил: 'Джеймисон'. И подписался: 'Роберт Янси'.
Я вложил листок в конверт, заклеил его и написал: 'Вскрыть после смерти Роберта Янси'.
Итак, итог подведен. Я чувствовал себя бухгалтером, у которого к приходу ревизора все цифры сошлись. Или банкротом, который со стопроцентной точностью изложил на бумаге все, что требуется для суда по делам о несостоятельности. Мир сфокусировался; он стал более реальным, чем прежде.
Джордж Джонсон, который сидел в соседней камере за убийство полицейского, был воплощением того, что я всю жизнь презирал. Его уволили из армии за 'плохое поведение', а точнее, за дезертирство как раз в ту пору, когда я в чине подполковника командовал пехотным батальоном. По профессии он был мелким бандитом и, отстреливаясь во время ограбления продовольственного магазина в северной стороне Батон- Ружа, убил офицера полиции, отца двух детей. Раньше я сказал бы про него: 'Электрический стул – слишком легкое наказание для такой сволочи. Его надо либо не торопясь повесить, либо сжечь на медленном
