насчет фермы и сказали, что я могу идти. Правда, предупредили, что если он еще раз попадет в какие- нибудь неприятности в районе Нью-Йорка, то меня опять заберут на попечение, и в этот раз насовсем. Мне даже смешно стало, мы же в Нью-Йорке сроду не были, но им я, разумеется, ничего не сказал.
Мы ушли, сели в трейлер и поехали было прочь, но угодили в самую гущу машин и так заплутали, что уж и не знали, где мы. Акведук куда больше, чем Хиали или Пимлико, и там столько улиц, что ты можешь колесить по ним, пока не помрешь с голоду, но так и не найти пути оттуда. Вскорости мы застряли в пробке на улице, где было множество шикарных отелей с коврами и разноцветными навесами от парадного входа через весь тротуар. Папа окликнул какого-то типа, стоящего под одним из этих навесов и одетого в умопомрачительную ливрею, всю красную и золотую.
— Что это за улица? — спрашивает папа.
— Парк-авеню, — отвечает тот наглым тоном.
— А как, — кричит папа, — проехать отсюда к Джерси?
Этот тип уставился на него как баран на новые ворота.
— А кому это надо? — говорит он и принимается рассматривать ногти.
— То-то и плохо в этом треклятом месте, — поясняет мне папа. — Зачем тебе куда-то ехать? Ты и так уже здесь.
Тут другой тип, в ливрее и обезьяньей шляпе, вывел из передней двери пса на кожаном поводке. Ей- богу, в жизни не видел такой длиннющей псины, а ножки коротенькие прекоротенькие, а пузо только что по земле не волочится, особенно когда они спускались по ступенькам. Тот первый тип в красно-золотом весь надулся и побагровел, но все же взял поводок и двинулся вниз по улице. И тут пес как прыгнет, как выдернет поводок у него из рук — и помчался прямо по мостовой среди машин.
Парень в ливрее бежал за ним, лавируя между автомобилями и все больше багровея.
— Сюда, сюда, славный песик, — звал он. — Сюда, Зиг Фрид. Милый Зиг Фрид. Я тебе все зубы повыбиваю, ты, мерзкая колбаса.
Но Зиг Фрид развернулся и — бац! — очутился у нас под машиной. Пробка начала потихоньку продвигаться вперед, и водители вокруг нас принялись вовсю сигналить и всячески обзывать папу. Я испугался, что он вот так возьмет и поедет, а потому выскочил и пополз за псом. Тот ухмыльнулся мне и лизнул меня в щеку. Я сгреб его в охапку и залез обратно в машину, а он уселся мне на колени и продолжал ухмыляться. Ну и пес! Такой симпатяга, да еще и улыбаться умел.
Тип в ливрее, уворачиваясь от машин, подбежал к нам. Физиономия у него стала под стать камзолу.
— Давайте сюда эту проклятую дворнягу! — заорал он, злобно глядя на папу.
— Проваливай. Таким, как ты, только пуделей и водить, — отозвался папа.
— Давай его сюда! Не то копа позову. Дорога перед нами как раз расчистилась. Папа поднял палец.
— За тебя, Мак, — произнес он, и мы со свистом рванулись вперед и проскочили перекресток прежде, чем снова успел зажечься красный свет. Через мгновение мы уже были за углом, и этот тип нас так и не догнал.
Зиг Фрид был чудо какой потешный. Он снова лизнул меня в ухо, гавкнул пару раз, а потом высунул голову в окно и принялся ухмыляться всем встречным прохожим на тротуаре.
— Можно мне оставить его себе? — попросил я. — Можно?
— А чем ты собираешься его кормить? — возразил папа. — Псы вроде этого, с Парк-авеню, в рот не возьмут ничего, кроме икры и мяса норки.
— Бьюсь об заклад, он слопает обычную кость не хуже другого какого пса.
— Ну, не знаю, — проворчал папа, — но где ты его будешь держать, когда мы приедем в Голливуд- Парк?
— Голливуд-Парк? — изумился я. — Разве мы не едем к дяде Сагамору? Он покачал головой:
— Ну разумеется, нет. Я придумал это, только чтобы отвязаться от тех старых носатых куриц.
Тут мне стало грустно, ведь я успел уже столько всего здоровского напридумывать о житье на ферме, но я промолчал. Что толку спорить с папой? Спустя какое-то время мы отыскали туннель, ведущий под реку, а когда выехали, папа объявил, что мы уже в Джерси. Про Зига Фрида я больше и не заикался, надеясь, что папа позабудет о нем и я смогу оставить его себе. Но он сам то и дело подскакивал и лизал папу в лицо.
— Вот щенячьи нежности, — буркнул в очередной раз папа, едва разминувшись со здоровенным грузовиком.
Но все равно не велел мне выкинуть пса. Похоже, он что-то обдумывал — вид у него был довольно обеспокоенный, и он все время шипел что-то себе под нос. Вскоре он свернул на обочину и пересчитал оставшиеся у нас деньги.
— А далеко от Акведука до Голливуд-Парка? — поинтересовался я.
— Порядочно. Неделя пути, а то и дольше. Вечером мы устроились на ночлег возле какой-то речушки, и, пока папа жарил колбасу, я спросил его:
— Па, а почему бы нам не отправиться к дяде Сагамору?
— Ну, во-первых, его там может и не оказаться. Последнее, что я слышал о нем, это что его призывают.
— А у него тоже печатный бизнес?
— Нет, — ответил папа, открывая бутылку пива и усаживаясь на камень с сандвичем в руке. — Скорее мануфактурный.
— Ясно. — Я кинул Зигу Фриду кусок колбасы. Он мотнул головой, поймал кусок на лету, подкинул, точно кот мышь, и заглотал в мгновение ока.
— Гляди-ка, папа, — говорю я. — Он лопает колбасу.
— Как мило с его стороны, — ухмыльнулся папа. — Истинный демократ, а?
— Можно его оставить, па?
— Там видно будет, — отрезал он. — Только не приставай. У меня и так забот полон рот.
Зиг Фрид принялся вылизывать сковородку. Похоже, топленый жир пришелся ему по вкусу. Уже стемнело, и костер под деревьями потрескивал так уютно. Я вытащил из прицепа спальник, раскатал и растянулся на нем, а Зиг Фрид свернулся калачиком у меня под боком. Мне страсть как хотелось оставить его у себя. Папа откупорил очередную бутылку пива.
— А что такое Голливуд-Парк? Мы там уже бывали? — спросил я. Мы столько больших городов объездили, что я им уже счет потерял.
Папа покачал головой.
— А почему нет?
— Потому что для этого надо пересечь весь Техас.
— А что такое Техас, папа?
— Что такое Техас? Ну, я тебе скажу. — Он зажег сигарету и вытянул ноги. — Техас — это самая большая область в мире без единого ипподрома, не считая Тихого океана. Я много лет мечтал добраться до Голливуд-Парка и Санта-Аниты, но у меня никогда не было столько денег, чтобы проделать весь путь через Техас одним махом, а только так и можно его преодолеть. Как-то раз, еще до твоего рождения, я покинул Оуклоун-Парк, добрался аж до Тексарканы и рано утром, собравшись духом, рванул через Техас. Но чем больше я об этом думал, тем сильнее малодушничал, и миль через пятьдесят окончательно сыграл труса, повернул обратно и больше уж не пытался. — Он глядел на огонь и вздыхал, тихонько покачивая головой. — Быть может, теперь я уже слишком стар, чтобы снова рискнуть. Для этого надо либо быть молодым и полным задора и готовности терпеть любые невзгоды, либо иметь кучу денег. С Техасом дурака не поваляешь. Там в какую сторону ни глянь, на тысячи миль ни одной скаковой дорожки. И коли совсем на мель сядешь, придется устраиваться на работу или что похуже. Нет, это не безопасно Я видел, что он и впрямь серьезно озабочен. Каждый вечер, когда мы останавливались на ночлег, он доставал дорожные карты и линеечкой измерял расстояние и подсчитывал оставшиеся деньги. Но, как ни крути, выходило все одно и то же. Мы сядем на мель в местечке под названием Пайот, на полпути между городами Фэрграундс и Голливуд-Парк.
— Нет, черт побери, ничего не выйдет, — сказал он как-то поздно ночью. — Номер не пройдет. Мы
