тревоги не достиг отдаленных гарнизонов. Японский флажок, трепетавший на капоте генеральской машины, служил мне пропуском, и я беспрепятственно проехал все блокпосты вплоть до выезда из японской концессии, а затем домчался до самого Нанкина, останавливаясь только для дозаправки. Там я продал машину китайскому торговцу и, только расставаясь с «Даймлером», обнаружил, что короткий меч Теруо все еще торчит в брезентовой крыше.
Судя по всему, Китаю этот обмен мечами явно пошел на пользу. Не знаю, заключали ли эти мечи в себе хотя бы частицу чего-то столь величественного, как воинское счастье японского народа, но, несомненно, они являлись ощутимым маленьким трофеем моего приключения и заслуживали всяческого уважения. Вместе с тем, поскольку клинки Мурамасы, если верить слухам, были прокляты или подвержены каким-то дурным вибрациям, я решил позаботиться о доставшемся мне мече особым образом. Пожалуй, следовало его сохранить в каком-нибудь отдаленном храме.
Я вернул Кан Чиянь и Мо Йе на дно фонтана, купил специальный ящик для меча Теруо, новую одежду и билет на поезд в Коулун. Судя по всему, гонконгская стачка закончилась в пользу бастующих, и теперь примеру Гонконга последовало все побережье, то есть жизнь возвращалась в нормальное русло. Поезда ходили регулярно, во всяком случае, к югу от Нанкина, поэтому я закупил целое купе первого класса и проспал большую часть пути. Переправившись через гавань и вернувшись в Гонконг, я поспешил прямиком к себе на квартиру и нашел ее густо заселенной привидениями, которые, очевидно, совершенно распустились за время моего отсутствия. Я выразительно посмотрел на них, и они, решив, что видят перед собой мрачного дядьку с двумя увесистыми кулаками, который от нечего делать вычистит весь этот городишко, почли за благо удалиться.
Приняв горячую ванну и хорошенько выспавшись, я облачился в вечерний костюм и направился в «Джонни Бродвей», где застал пару громил из Триады, приступавших к Старому Когтю с вымогательскими требованиями. Несколько лет назад мы с Триадой заключили соглашение, и меня обеспокоил тот факт, что соглашение, по всей видимости, подверглось одностороннему пересмотру. В раздражении я причинил двум гангстерам тяжелые физические увечья и отволок обоих в клуб, где с некоторой горячностью поговорил с их боссами, телохранителями боссов и еще с некоторыми людьми, околачивавшимися в клубе; все это помогло мне излить растущее беспокойство и, без сомнения, увеличило доходы местной китайской больницы. Поправив лацканы, я вернулся в клуб, сделал знак Старому Когтю, который подал мне «кузнечика», и попросил Бетти Вонг спеть мне блюз.
Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне представляется, что я заслужил право себя побаловать.
На следующий день пришло письмо от Ю-лан. Компании удалось выбраться из Циньдао, и теперь они гастролировали по Желтой реке. Когда они находили ангажемент, то представляли весь репертуар, играя вечерами китайскую классику, а днем, если позволяли обстоятельства, «Зови меня товарищем». Мои деньги, сообщала Ю-лан, были потрачены на благородные цели.
Что ж, похоже, я способствовал триумфальному шествию марксизма по Китаю.
Ю-лан не знала, когда сможет побывать в Южном Китае — как только революция произойдет или дела позволят, смотря что случится быстрее. Однако у нее не было сомнений, что мы увидимся в самом ближайшем будущем.
Я подошел к пианино и пробежался по клавишам, наигрывая песенку «Пусть ветер выдует тебя из головы», хотя, разумеется, ничего подобного я не желал. Затем я отправился на поиски Хан Шана.
Он упоминал храм в Гонконге — ведь он все же был монахом, но оказалось, что там Хан Шана уже нет, однако он оставил записку, где настоятельно просил найти его на Руа-Фелисидаде, 151, расположенной на побережье Макао. Я поинтересовался, не вышибли ли его местные священники из монастыря за своеобразие характера, но парень, с которым я общался, не отличался разговорчивостью, поэтому я покинул обитель и поймал такси, которое довезло меня до паромной пристани. До Макао плыть довольно далеко, а я хотел вернуться к вечеру.
Когда я устроился на пароходе, рассматривая проплывающие мимо острова, мне показалось, что золотой амулет на шее стал тяжелее. Я задумался о том, что из обладания воинским счастьем Китая можно извлечь определенную пользу.
Считая клинок Мурамасы, в моем распоряжении находились не меньше трех символов власти. Существовали и другие, и я мог бы приложить усилия, чтобы раздобыть и их. Джонни Бродвей Чан может, если захочет, сам сосредоточить власть в своих руках.
Нельзя сказать, чтобы моя страна в этом не нуждалась. Кантонское правительство контролировало только один город, остальная часть страны была поделена между генералами, иностранцы извлекали преимущества из нашей слабости, японцы аннексировали страну район за районом, и в довершение, словно всего этого было недостаточно, они, похоже, предпринимали попытки восстановления маньчжурской династии, которая больше чем кто бы то ни было могла ввергнуть страну в хаос.
Возможно, думалось мне, еще не поздно все устроить как следует. Удачливый и предприимчивый парень, повидавший мир, не страшащийся новшеств и импровизаций, может в наши дни далеко продвинуться. А если он к тому же обладает достаточной властью, то вполне может начать разумное переустройство страны. Избавиться от генералов и коррупционеров, отрегулировать договоры с иностранными державами, содействовать прогрессу, который послужит на благо населению.
Загвоздка была в том, что я не до конца решился сыграть эту роль. Одно дело высосать один-другой бокал коктейля и сказать приятелям: «Дали бы мне шанс, уж я бы управлял этой страной куда лучше, чем те задницы, которые делают это сейчас». Но сколько людей запрыгают от радости, предоставь им этот шанс? Я привык считать себя
У нас, китайцев, уже был один Наполеон. Цинь Шихуань Ди, первый император, парень, построивший Стену и упорядочивший деньги, меры веса, дороги и письменность, парень, который рыл каналы и сжигал книги. И что бы вы думали? За все хорошее, что он совершил, его ненавидит каждый школьник в нашей стране, потому что, кроме всего прочего, он еще оказался и первым в длинной череде тиранов.
С тяжелой головой я сошел с пристани и отправился на поиски Хан Шана. Я никак не мог понять, чего Судьба от меня хочет.
Руа-Фелисидад находилась в довольно своеобразном районе; впрочем, я припомнил, что там должен был быть храм или монастырь, последний бастион добродетели на улице, предавшейся разврату. К моему удивлению, дом номер 151 оказался одним из плюшевых игорных притонов, каких в Макао избыток. Я спросил Хан Шана, и меня тут же провели в офис менеджера, предложили сигару и коньяк. Некоторое время я курил, пытаясь представить себе смуглолицего монаха в подобном окружении, и тут дверь отворилась, и в кабинет вошел Хан Шан собственной персоной. Он курил самокрутку в нефритовом мундштуке и был одет в прекрасный европейский костюм, дополненный экстравагантным вышитым жилетом. Исчезли шелковый халат, шапочка, пятидюймовые ногти. Вместо старого монаха передо мной предстал процветающий джентльмен с элегантными часами и бриллиантовыми запонками.
— Джонни! — сказал он с усмешкой. — Я уж думал, не дождусь вас. Боялся, что придется нанимать кого-то другого.
— Ваша наружность удивляет меня, монах Хан, — сказал я.
— Присядьте, пока я распоряжусь насчет обеда, — сказал он.
Он заказал обед, подлил мне коньяка, а сам закинул ноги в оксфордских туфлях ручной работы на стол менеджера.
— Кажется, дела у вас идут неплохо, — сказал я. — Много выиграли? — В этом случае было совершенно ясно, что он поставит воинское счастье Китая на карту в ту же минуту, как я передам ему талисман.
— Лучше, — сказал он. — Вышло так, что столы по ту сторону двери — моя собственность. — Он выпустил дым к потолку. — Мир и впрямь изменился с тех пор, как я удалился медитировать в свою отшельническую келью. В мои дни нельзя было найти лучшего применения богатству, кроме как припрятать его в храме или зарыть в землю. Но теперь с этой порочной капиталистической философией, завезенной с Запада, я могу заставить деньги работать на меня. После вашего отъезда я выкопал еще пару кладов и инвестировал их в этот маленький клуб. Теперь я могу играть, когда захочу, и правила заведения всегда
