Он взял чашу, палочку и пригоршню маленьких цветных камешков и подошел к столу.
Ямаш'та орудовал палочкой, словно факир на сцене — не для того, чтобы отвлечь внимание, как думает большинство, а для того, чтобы оправдать неестественное положение рук, которое требуется для извлечения дополнительных камешков из рукава. Он призвал нас быть внимательными, постучав палочкой по поднятой чаше, затем захватил пригоршню камешков, высыпал их в чаше и перевернул ее на стол. Предполагалось, что я не замечу того, что камешки, оказавшиеся в чаше, на самом деле высыпались из рукава, а те, что он взял первоначально, так и остались в кулаке. Перевернув чашу на стол, он тут же сунул руку в карман, чтобы избавиться от камешков. Он действовал безупречно, ему даже палочка была не нужна — я никогда не заметил бы обманных движений, если бы не следил за ними специально.
— Нечет! — провозгласил я и бросил на стол горсть мексиканских долларов.
— Чёт! — быстро сказал Кобаяси. Я поискал глазами добавленный камешек, не заметил его и понял, что для начала число камешков будет четным.
Я не сводил глаз с Кобаяси, пока Ямаш'та переворачивал чашу и подсчитывал камешки палочкой, передвигая их попарно. Выпученные глаза Кобаяси блестели, он покраснел — было видно, как на висках бешено пульсируют жилы. Он пребывал в лихорадочном состоянии — даже зная, что игра подтасована, все равно взмок от возбуждения, возможно, возраставшего от сознания неизбежности собственной победы.
Я проиграл. Сунь прокомментировал, что, вероятно, моя удача переменилась. Я допускал такую возможность и планировал в следующий раз поставить на нечет, чтобы заставить Ямаш'ту использовать припрятанный камушек. Но мне не пришлось этого делать — когда Ямаш'та поднял руку с палочкой, чтобы начать следующий раунд, весь запас камешков выпал у него из рукава и рассыпался по столу.
Ямаш'та побледнел. У Фуджимото отвисла челюсть, то же самое произошло с Сунем. Я притворился придурком и уставился на упавшие камешки.
— Скажите, — сказал я. — Никогда такого видеть не приходилось!
Кобаяси уставился на Ямаш'ту с холодной ненавистью, на скуле у него дергался маленький мускул.
— Я ужасно извиняюсь! — выдавил Ямаш'та. — Просто не понимаю, как такое могло произойти! Пожалуйста, простите меня — уже поздно, мне пора спать.
— Со всяким может случиться, старина, — сказал я примиряюще, все еще притворяясь, что ничего не понял.
И тут Кобаяси заговорил с Ямаш'той. По-японски, возможно, считая, что я не понимаю этого языка. Впрочем, может быть, его нисколько не волновало, понимаю я или нет. Он говорил мягким тоном, словно болтал по телефону с кем-то, кто его слегка раздражает, но слова были злые и острые, словно бритва. Лица остальных японцев окаменели, они делали вид, что не слышал, как Ямаш'ту вербально разрезают на кусочки прямо у них на глазах. Я был почти уверен, что Сунь тоже понимал происходящее, поскольку он побелел и заерзал.
Ирония ситуация заключалась в том, что Ямаш'та просто делал свое дело — не давал Кобаяси, или Теруо, которым, по моему мнению, он был, поставить интересы империи на кон в азартной игре. Но Кобаяси поносил его словами, которые я не адресовал бы собаке или даже Пу И. И Ямаш'та просто сидел и стоически глотал оскорбления с каменным лицом и глазами, устремленными в стол. Когда Кобаяси закончил, Ямаш'та вновь попросил прощения, сгреб камешки и тихо вышел.
Тут до меня дошло, что мне не нравится капитан Кобаяси. Мне не нравится то, как он обращается с людьми, чья работа заключалась в том, чтобы присматривать за ним, мне не нравится его жадность, не нравится, как он распускает слюни, предвидя результат подтасованной игры; в конце концов, мне не нравится его чрезмерное пристрастие к бриллиантину.
Даже если бы он не был Теруо, подумалось мне, я бы все равно с наслаждением заехал ему по картофелинам.
Наверное, и такой тупица, каким прикидывался человек с паспортом Йин Фо Ло, не мог не понять подоплеки происходящего, но я все же пытался сделать вид, что не могу взять в толк, почему все испытывают такую неловкость.
— Может, попробуем другую игру, — сказал Кобаяси.
Я постарался изобразить облегчение.
— Конечно, — сказал я.
— Знаете ли вы шоги?
— Очень извиняюсь, но нет. — Шоги — это род японских шахмат, удача не играет в них никакой роли. Я боялся, что амулет Пиня не поможет мне в этой игре.
— А как насчет ма-джонгга? — Это вставил полковник Аракаки, стараясь оказаться полезным.
— Превосходно! — сказал я. — Прямо пчелиная коленка, как мы говорим в Гонконге.
Кобаяси тонко улыбнулся с видом превосходства.
— Конечно, в этой игре не требуется никакого мастерства, — сказал он, — но я не возражаю.
Я предвкушал истинное наслаждение, которое мне суждено испытать в ближайшее время.
Мы велели одному из служащих клуба подготовить стол, а сами тем временем стали договариваться о правилах. Существуют тысячи способов подсчета очков в ма-джонгге, и нам предстояло решить, сколько очков за что присуждать и какой будет лимит. Аракаки предложил десять тысяч, я же сказал: какого черта, пусть будет двадцать. После того как все это было занесено на бумагу, мы начали.
Моя удача поначалу не слишком сопутствовала мне, что, возможно, было и лучше при долгой игре, поскольку это усыпляло моих противников ложным чувством безопасности. Я проиграл несколько партий Кобаяси, хотя при этом каждый раз оставался на втором или третьем месте. Это означало, что я все-таки выигрывал кое-какие деньги, поскольку в ма-джонгге вы платите не победителю, но каждому, у кого счет больше, чем у вас, — поэтому если я оказывался вторым, то Аракаки и Сунь должны были платить и мне, и Кобаяси, и, хотя я платил ему, моя прибыль от других партнеров обычно была довольно приличной.
У меня уже скопился некоторый выигрыш, когда началась игра без победителя, в которой никто не получает ма-джонгг. Ветер преимущественно дул с Востока, то есть от Кобаяси, ко мне, игравшему на Юге. Я снял с кучки фишек три бамбука, раскрыл их, и Кобаяси ухватился за них, как утопающий за спасательный круг.
— Ма-джонгг! — крикнул он, широко улыбаясь.
Но улыбка сползла с его лица, когда выяснилось, что я выиграл по очкам, поскольку у меня оказались Букет Цветов, три Зеленых Дракона, три моих собственных Западных Ветра, и все это вместе означало, что мои очки удваивались не меньше семи раз, в то время как ма-джонгг Кобаяси удваивался лишь один раз, за Трех Маленьких Ученых.
Кобаяси откинулся в кресле и потянулся за сигаретой. Взгляд его выпученных глаз был поистине ужасен, и свита в страхе застыла.
— Вам везет сегодня, мистер Йин, — сказал он холодно.
— Вы же сами говорили, — рассмеялся я, — никакого мастерства в этой игре не требуется! Только удача!
— Хм-м, — сказал он, поглаживая сигарету пальцами так, словно это был кинжал, который он намеревался вонзить мне в печенку.
— Я извиняюсь, — сказал полковник Аракаки, подсчитав свои потери, — но боюсь, что мне уже пора спать. Пожалуйста, продолжайте без меня.
Мы все попрощались с ним, за исключением Кобаяси, который продолжал поглаживать сигарету, не сводя с меня глаз. Я начал нервничать. Бессмертные живут так долго, что трудно угадать, какими способностями они успели овладеть. Не мог ли он догадаться, что я заколдован на удачу?
Если он и догадывался о чем-то, это не помешало ему нетерпеливо разложить фишки для следующей партии. Нам уже оставалось по нескольку фишек до победы — при условии, конечно, что достанутся выигрышные фишки. Я вытащил Сезоны и тут же открыл их, затем снял свободную фишку с верхушки кучки. Это были пять точек, которые завершали набор. Я с удивлением выложил фишки.
— Ма-джонгг! — сказал я. — Посмотрите-ка, я вытащил Сливовый Цвет на Крыше!
— Предельный набор! — прошептал Сунь. — Двадцать тысяч очков.
Должен сказать, что мы играли по доллару за очко. И поскольку мне должны были заплатить оба
