Он возникал снова и снова, всегда с новой девчонкой на буксире, девчонкой с дорогим акцентом и шикарными наркотиками. Может, мы и были его истоком, но, судя по всем признакам, он больше не собирался светиться в нашем обществе.
Я могу его понять. Времена изменились. Мы все тогда были такими искренними, такими непреклонными. Ненавижу признавать это, но я могу его понять. Надо разрушить систему изнутри. Остроумие и элегантность, крутой костюм и раскрашенный вручную галстук, сухой мартини в одной руке и Ролан Барт[30] в другой. Таким был курс Росса, и я не возражал. Если он собрался стать первой иронической поп-звездой, удачи ему.
Я даже понимал, почему он уволил меня. Тогда он нашел мальчишку по имени Байрон Томас, девятнадцатилетнего сопляка, который играл на саксе лучше, чем я когда-либо смог бы. Не то чтобы меня это особенно волновало. Через пару недель после того дня я нашел работу в магазине звукозаписей, и она меня вполне устраивала. Я знаю собственные пределы. Я не переживал. Честно.
Но, должен признать, слегка завидовал. А кто нет? Мы все хотели его славы, и его любовниц, и тех денег, что он, несомненно, делал, поэтому, когда Фрэнк спросила: «Как думаешь, он чувствует себя виноватым?» – у меня начала вырисовываться идея. Идея, которая, возможно, была у меня в голове все это время. Я бы хотел сказать, что идея принадлежала Фрэнк, и, думаю, действительно именно она заронила ее, но, в любом случае, я легко развил эту мысль.
– Вряд ли его блистательная карьера выиграет, если люди узнают, что он бросил свою девушку умирать, – сказала Фрэнк.
– Ну, Чаппакуиддик не особенно помог Тедди Кеннеди[31], это точно. Но я не уверен. Росс не политик. Кому какое дело, что он творит?
– Мне, черт побери, есть дело, вот кому! – ответила она и внезапно по-настоящему разозлилась. Я попробовал разрядить ситуацию, объяснить ей, что еще утром она даже не знала о пожаре, а теперь обвиняет Росса в том, что он бросил ее умирать, но было слишком поздно. Она произнесла целую речь – чертовы мужики, как это похоже на чертовых мужиков, чертовы эгоистичные ублюдки. И тому подобное.
Я кивал и всячески старался выразить свою поддержку, пока она не вернулась к предмету обсуждения.
– Конечно, ему будет до этого дело. Он же не может разочаровать своих маленьких девочек-фанаток. Ему будет дело, мерзкому ханже!
– О'кей, о'кей, – сказал я, поднимая руки. – И что же ты собираешься предпринять?
Она не знала. Я тоже не знал, но медленно из алкогольных паров и обиды сформировался зародыш плохой идеи. Таблоиды как раз начали интересоваться скандалами с участием поп-звезд. Если Фрэнк будет угрожать пойти в «Мировые новости» или еще куда-нибудь и рассказать историю о секс-наркотической оргии со смертельным исходом и позорным сокрытием – и все с участием Росса, – то он, несомненно, захочет это предотвратить. Заплатит, чтобы предотвратить это.
4. ДЖЕФФ ЗВОНИТ СТАРОМУ ДРУГУ
На следующее утро Фрэнк поднялась рано. Во сколько точно – не знаю, но в семь часов она разбудила меня шумом пылесоса и песнями Смоки Робинсона[32]. Его голос звучал монотонно – и в то же время резко. Несколько секунд я лежал, размышляя, где она добыла пылесос, потом решил, что это был еще один подарочек от матери сигнальщика. Должно быть, он прятал его в буфете.
Я решил пойти на работу к девяти, и мы позавтракали, если можно так назвать мою кружку чая и ее чашку кофе с парой сигарет.
– И кто займется делом? – спросила она.
– Каким? – начал я, не сразу сообразив, о чем речь, потом, осознав – весьма быстро и в полном ужасе – что, во-первых, она говорила серьезно, а, во-вторых, я не мог ей отказать.
Вместо этого я сказал следующее:
– Ну, не думаю, что этим стоит заниматься кому-то из нас. Надо найти кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. Журналиста или вроде того.
– Нам не нужен журналист, придурок. Нам нужен негодяй, – ответила она.
– Ах, да. Точно.
Выбор кандидатуры не отнял у меня много времени. Мак был негодяем. Точнее, он был вором, но это тоже подходило. Мак не испытывал угрызений совести. И не гордился. Он просто занимался этим. Он всегда был вором, более или менее. Впервые я встретил его вернувшимся из Манчестера, он продавал из-под полы пару гитар, украденных с витрины музыкального магазина. Он не был утонченным вором, Мак. Он просто подъехал к магазину около четырех утра, бросил в витрину кирпич, схватил парочку симпатичных гитар и сделал ноги.
С тех пор прошло четыре года, с нашей первой встречи то ли в «Марки», то ли в «Нэшвилле», то ли еще в каком-то рок-н-ролльном сортире. Тогда он тоже являлся своего рода знаменитостью, по крайней мере, для людей, видевших такое количество выступлений Джона Пила[33], как я. Мак состоял в одной из первых панк-групп. В той, что стала легендой по слегка унылой причине: они так и не записали ни одной песни и, следовательно, не превратились в дребедень, но и не приобрели популярность. Мне всегда казалось, что они развалились из-за того, что не хотели предавать свои принципы, распевая для известных звукозаписывающих контор. Мак подтвердил, что я был прав. Они, в общем-то, не до конца разошлись, просто то одна, то другая часть группы сидела в тюрьме. Видите ли, бросать кирпичи в витрину музыкального магазина – не самый лучший способ заработать себе на жизнь.
Мак тогда о многом рассказал мне. После этого он часто жил у нас, когда оказывался в Лондоне. Он был настолько ужасающе эгоистичен и так жаден во всех своих проявлениях, что казался похожим на ходячий дерьмовый индикатор, безуспешно демонстрирующий тщетно маскируемый эгоизм, свойственный всем рок- н-ролльным мессиям, которых я знал. А я знал не меньше четырех.
Потом Мак снова загремел в тюрьму, а когда вышел, оказалось, что он подсел там на героин. Музыка интересовала его все меньше и меньше, и в последний раз я видел Мака в магазине. Он пытался продать мне японский серебряный диск, украденный прямо со стены штаб-квартиры «Верджин-рекордс», когда она все еще находилась на Портобелло-Роуд. «Убери это немедленно, ты, псих!» – сказал я ему – и был потрясен обидой, отразившейся на его лице. Мак всегда выглядел так, словно ему плевать, что думают или делают
