возможно, предначертано судьбой вновь освободить Иерусалим. Вы сказали, что Ричард способен на это, не правда ли?
– Да, но…
– Я тоже так считаю. Каким чудом казалось вступление Готфрида Бульонского[122] в Иерусалим девяносто лет назад. Как, должно быть, возрадовались небеса. И какую гордость, наверное, испытывали тогда рыцари, носившие крест!
– Хм-м. Насколько я слышал, они были слишком увлечены грабежами, чтобы испытывать какие-то чувства. – Дени насупился и с тревогой посмотрел на Артура. – Если мне не изменяет память, вы говорили, что долг рыцаря прежде всего состоит в том, чтобы заботиться о своих землях и подданных.
Артур кивнул:
– Но долг перед Господом превыше всего.
– Вас посвятил в рыцари епископ Чичестерский, не так ли? – промолвил Дени. – Не он ли, случайно, внушил вам эту мысль?
Артур вспыхнул.
– Не будем ссориться, – серьезно сказал он. – В конце концов, Дени, вы довольно повидали мир. Я же – совсем иное дело. Лондон произвел на меня ослепительное, ошеломляющее впечатление – обилие народа, суета, церкви, дома, рынки! Я видел двух женщин, которые танцевали на мечах, жонглировали ножами и кубками и пели, проделывая все это одновременно, представляете? Мы с Мод заглянули на Грейсчерчский рынок – там торговали товарами со всех южных и восточных графств. А потом мы пошли в Ньюгейт, где находится рынок северных и западных графств. Я видел человечков, одетых в цветные юбки и плащи из оленьей кожи, и такого маленького роста, что они едва достигали моего плеча. Они приехали с далекого севера. А кафедральный собор в Вестминстере[123]! А помните, когда мы обедали на пристани Сент-Ботолф, за соседним столом не умолкая болтали итальянцы? На плече одного из них сидела птица, которая ругалась, как человек.
– Да, помню, – фыркнув, сказал Дени. – Но и в Чичестере есть великолепный собор и рынок, а в Портсмуте и Саутгемптоне выстроены прекрасные гавани, и вы, должно быть, видели танцовщиц на ярмарках…
– Нет, никогда, – перебил Артур. – Я никогда не видел города, подобного Лондону. Мы встретили там людей из Норвегии и Фландрии, и мы даже видели двух сарацинов. Сарацины! По крайней мере я так думаю: у них была темная кожа и бороды клином, и они носили странные круглые шляпы и длинные мантии…
– Наверное, евреи, – заметил Дени. – Артур, вы ведете себя как ребенок. Если вам хочется попутешествовать, поезжайте снова в Лондон. Но на Восток?..
Артур некоторое время хранил молчание. Наконец он заговорил:
– Скажите, Дени, когда вы покидали свой дом… Я знаю, вы уехали потому, что мечтали стать трувером и научиться этому искусству, но неужели вас не томило предчувствие чего-то необыкновенного, каких-нибудь приключений? Неужели вас не манил дух… не знаю, как бы точнее объяснить… странствий и рыцарских подвигов?
– Дух рыцарства? Конечно, нет. – Он подумал мгновение и с сомнением добавил: – Не знаю. Я не уверен, что правильно вас понял. Четверо сыновей Аймона… Возможно, я думал о них. Или о другом парне, Журдене, из песни о Журдене де Блеви…
Он замолчал на полуслове. Журден? Почему это вдруг пришло ему в голову? Ведь он даже не помнил никаких подробностей, только что-то о предателе по имени Фромон, которому отрубили ухо, но почему и кто это сделал, он не имел представления. И осталось еще смутное воспоминание, будто Журден отправился на Восток или в Испанию, одним словом, куда-то, где были сарацины. Он тряхнул головой. Во всяком случае, повесть об Аймоне и его четырех сыновьях ясно запечатлелась в памяти. Их подвиги давали богатую пищу его детскому воображению.
Он сказал задумчиво:
– Я часто сочинял про себя всякие истории. Я воображал себя одним из доблестных братьев и все время придумывал разные необыкновенные подвиги. Кстати, вы же знаете, у меня тоже есть три брата, но они не большие любители приключений. Их единственным желанием было остаться дома и жить безмятежно. Но мое воображение превращало нас в четырех паладинов[124], побеждавших злых колдунов и сражавшихся с великанами. Мы встречали прекрасных дам, даривших нам нежную и чистую любовь… Скажу вам честно: я не знаю. Возможно, что-то от этих детских фантазий осталось в глубине души. Но мое положение весьма отличалось от вашего, Артур! Я был самым младшим, и у меня не было иного пути, кроме как принять сан или поступить на военную службу под начало какого- нибудь рыцаря. Вы были единственным сыном, наследником своего отца. Откуда у вас могла появиться эта жажда странствий?
Помимо воли в его голосе прозвучали горькие нотки. Артур, положив подбородок на сцепленные руки, спросил:
– Вы сожалеете о том, как сложилась ваша жизнь?
– Нет, об этом я не сожалею. Однажды я надеюсь изменить ее каким-нибудь образом.
– Я знаю, какими глазами вы, должно быть, смотрите на меня, – сказал Артур. – И я знаю, кто я таков. Лорд поместья Хайдхерст, владеющий тридцатью душами. Но я никогда не ощущал себя сколь-нибудь значительным человеком. Я никогда не пользовался большой свободой, будучи ребенком, Дени. У меня был брат, но он умер в младенчестве. Так что я был единственной надеждой отца. Он отдавал очень много сил этой земле, посвятил ей всего себя. Мой прапрадед получил ее после победы на Сенлакском поле; он сражался под знаменами герцога Вильгельма, когда было разбито войско короля Харальда[125]. А потом в течение пятидесяти лет и ему, и его сыновьям пришлось воевать, чтобы подчинить своих собственных вилланов, которые, естественно, их ненавидели. Когда начал править мой дед, его подданные уже смирились, начали работать на него и признали так же, как прежде признавали тана[126], владевшего этими угодьями до нас. Мой отец приложил много усилий, чтобы закрепить достигнутое и пойти дальше, и мы начали извлекать выгоду из своих земель. Он предполагал, что в будущем я стану бароном, увеличу владения, у меня будет больше вассалов и слуг, мое влияние расширится… Меня не отсылали ребенком из дома, как вас. Я прислуживал пажом здесь же, в замке, но одновременно помогал отцу. Я рано узнал, как заготавливать сено, как определять подходящее время сева и жатвы, как ухаживать за скотом. Гораздо позже, когда мне уже исполнилось четырнадцать, меня отправили в замок моего дяди, Ральфа Хастинджа, служить оруженосцем и постигать военное искусство. Я жил там в течение трех лет, и это были счастливые годы. В замке было весело; мой дядя любил хорошо поесть и выпить, и два моих кузена были жизнерадостными молодыми людьми всего на несколько лет старше меня. Они увлекались розыгрышами, азартными играми и женщинами. Я узнал, что один из моих двоюродных дедов отправился в Святую Землю с крестоносцами короля Людовика и погиб там под Дамаском. Я видел его меч и шлем, которые были привезены домой и повешены на стене в замке. Именно тогда во мне пробуждалось желание путешествовать и совершать рыцарские подвиги. Когда у меня выдавалась свободная минута, я стоял и смотрел на меч и шлем, немного заржавевшие, покрытые толстым слоем пыли и паутины, и думал о том, какие страны им довелось увидеть, какой длинный путь проделали они туда и обратно, в скольких переделках побывали. Правда, у меня было не слишком много времени на подобные размышления. Вы, конечно, знаете, сколько надо положить труда, чтобы обучиться искусству владения оружием. А после моего возвращения домой у меня появилось вдвое больше забот, чем прежде. Когда же умер отец, работы прибавилось вшестеро. Я был вынужден сделать выбор. – Он прикусил губу. – Нет, наверное, это не совсем так. Выбор был сделан за меня. Мне оставалось или принять на себя ответственность, или отказаться от нее. Но вы понимаете, я не мог пренебречь долгом. И я взвалил его на свои плечи.
Дени кивнул.
– Но иногда я вспоминаю о том мече со шлемом, – закончил Артур.
– Невозможно избавиться от воспоминаний, – рассеянно заметил Дени.
Они сидели молча. Дождь стих, и теперь можно было услышать, как журчит и булькает вода в водосточных желобах, перекликаясь с музыкальным звоном дождевых капель, падавших на карнизы. Дени искоса наблюдал за своим другом.
«Это моя вина, – думал он. – А если бы я случайно не оказался здесь? Если бы не вовлек его в поездку в
