Но память быстро вернулась к ней, как только на пороге комнаты появился Доминик и остановился там, устремив на нее взгляд, – изысканно-небрежный в кремовой рубашке с короткими рукавами и брюках серо- зеленого оттенка.
– Ба, ба, ба, – протянул он. – Ну и сюрприз. – Он, однако, не выглядел ни удивленным, ни особенно довольным ее появлением, и она вызывающе вскинула подбородок, чувствуя себя скорее запуганным подростком, нежели взрослой женщиной.
– Мне необходимо сказать вам пару слов, Доминик Дюваль, – уперев руки в бедра, заявила она.
Он ответил ровным тоном, глядя ей за спину:
– Это все, спасибо, Лиза. – Дверь неслышно закрылась, и он спокойно произнес: – Терпеть не могу сцен в присутствии Лизы.
– Ах, как благородно, – парировала Кэтрин. – А что, такое часто случается? Когда женщины врываются сюда и устраивают тебе сцены?
– Итак, мы установили, что ты ворвалась в мой дом для того, чтобы устроить сцену. – Он круто развернулся и направился вверх по лестнице, и ей ничего не оставалось, как только последовать за ним.
Лестница, в отличие от парадной, в главной прихожей, оказалась узкой и короткой.
Эта часть дома была явно довикторианской. Комната наверху, оборудованная огромным письменным столом светлой сосны, компьютером, двумя телефонами и факсом, оказалась совсем маленькой.
Он пристроился на краю стола, скрестил на груди руки и взглянул на нее с легкой заинтересованностью.
– Я так понял, что дорогу к моему дому ты проложила не затем, чтобы рассказывать об успехах Клэр в школе?
– Правильно понял. – Она тоже скрестила руки и шагнула в его сторону. – Я пришла, чтобы сообщить вам, мистер Дюваль: если вы думаете, что вам необходимо силой удерживать меня подальше от вас, то вы глубоко заблуждаетесь. Вы можете всю жизнь тешить себя мыслью о собственной неотразимости для представительниц противоположного пола, но лично для меня вы так же неотразимы, как тарелка прогорклой каши.
– С каких это пор? – Брови его изумленно приподнялись, он явно развлекался, и это показалось ей до такой степени оскорбительным, что рука зачесалась влепить ему пощечину.
– С нынешних пор, – отрезала она. – О прошлом давно пора забыть.
Наконец-то она выразилась достаточно определенно! Потому что еще больше, чем мысль о его желании отстранить ее от себя, Кэтрин бесила мысль о том, что он считает ее все еще неравнодушной к нему.
– А с какой стати, – спросил он, – ты так внезапно решила вскочить в машину, ворваться сюда и сообщить мне, что я тебя нисколько не интересую?
– У меня была гостья, – ответила она, – твоя сестра.
– А! – Лицо его чуть смягчилось, а губы изогнулись в усмешке.
– Ты мог бы сразу сказать мне, что это твоя сестра. Никакой необходимости не было притворяться, что она твоя подружка. Неужто ты решил, что я стану вешаться тебе на шею исключительно потому, что мне тридцать один и что я могу чувствовать себя древней старухой?
Она вовсе не собиралась произносить это и теперь сразу же поняла, что поставила себя в невыгодное положение.
– Ты действительно чувствуешь себя так? – мягко, лениво протянул он. – Почему бы мне, – добавил он, сменив тему и одновременно умудрившись создать впечатление, что он может к ней вернуться, когда ему заблагорассудится, – не попросить Лизу принести нам кофе? Или ты предпочитаешь чай?
– Это тебе не светский визит.
– Так что? Разве это причина отказываться от чашки кофе?
– Лучше чай, – слегка обескураженно ответила она, в душе виня его за сложившуюся ситуацию.
Она могла справляться с ним, если полностью владела собой, как на своем рабочем месте перед классом, или же в состоянии ярости, поскольку ярость не оставляла места для мыслей. Но куда сложнее было с ним справляться перед лицом его непробиваемого хладнокровия или под влиянием этой легкой усмешки, способной очаровать даже птиц в небе. Она начинала чувствовать себя обласканной, и это приводило ее в замешательство, поскольку обласканной она никогда не была.
И снова неожиданно, безо всякого предупреждения, ее охватило странное желание получить от жизни больше, чем она получила. Глубоко в душе что-то повернулось, слегка изменив фокус видения мира.
Он вышел из комнаты, оставив ее наедине с мыслями – совсем даже нежелательными собеседниками для нее сейчас, – и появился пятнадцать минут спустя с подносом в руках.
– Лиза терпеть не может эту лестницу, – сказал он и чуть сдвинул в сторонку стопку бумаг, освобождая место для подноса. – Утверждает, что она слишком крутая, но я, если честно, считаю, что Лиза просто стареет. – Он налил им обоим по чашке чая, снова пристроился у стола и указал ей на кресло. – Ну, так на чем мы остановились?
Кэтрин села.
– Ни на чем, – ответила она. – Я высказала все, что собиралась, и уже уходила, когда ты на стоял на чаепитии.
– Ты как раз начала мне рассказывать, чувствуешь ли ты себя древней старухой.
– И не думала даже.
– Тридцать один год, учительница, живешь в глуши. Тебе не кажется, что твоя жизнь покатилась под уклон?
