человеческой концентрации на ней…
Он остановился, и Энтони спросил:
— Что тогда?
— Ну, тогда, — ответил тот, — материя животного может превратиться в образ Идеи, и этот мир, вслед за этим животным, может целиком оказаться втянутым в тот другой мир. Я думаю, это и происходит.
— О! — сказал Энтони и сел. Квентин скорчился в кресле, подтянув ноги и спрятав лицо в ладонях. Прошла минута-другая, затем Энтони сказал:
— Конечно, это совершенное безумие, но если это правда, почему львица превратилась в льва?
— Потому что временная и пространственная форма может быть мужской или женской, но само бессмертное существо должно появляться перед нами в мужском обличье, если мужское соответствует его природе, — туманно ответил мистер Фостер. — Разумеется, таковым оно и будет, если предположить, что мы можем назвать льва силой, властью или чем-то подобным. Но совершенно нелепо описывать эти силы такими словами.
— Было бы здорово, — не удержался Энтони, — знать кличку любой силы, с которой можно встретиться. — Шутка не удалась. Никто не улыбнулся. Молчание становилось тягостным, и Энтони задал новый вопрос.
— А что насчет самого мистера Берринджера?
— Мы пока не можем сказать, — сказал Фостер, — что с ним случилось. Сам я думаю, что он — центр движения; каким образом, мы не понимаем. Именно через него этот мир переходит в тот. Он и его дом — центр.
— И поэтому все происходит в его саду? — спросил Энтони.
— Именно поэтому все
Энтони частично пропустил путаное объяснение мимо ушей.
— Поверить не могу, — сказал он. — Если вы хоть в чем-то правы, это означает разрушение всего нашего мира. Почему вы думаете, что вы правы, а?
— Что вы видели в саду? — требовательно спросил Фостер. — Вы сами знаете, верите вы в образ, который явился вам там.
Квентин отнял ладони от лица и резко заговорил.
— А что же все-таки будет происходить с людьми? — спросил он.
— Некоторые будут рады приходу этого нового, — сказал Фостер. — Как, например, мистер Тиге или я… И они примкнут к той Силе, которая наилучшим образом им соответствует. Некоторые в это не поверят — как, например, Дамарис Тиге, но тогда им придется решить, во что же они все-таки верят. Некоторые возненавидят новый мир и захотят убежать от него — как вы. Я не знаю, что с ними случится, кроме того, что их будут преследовать. Ибо не спасется никто.
— Нельзя ли закрыть брешь? — спросил Энтони.
Мистер Фостер улыбнулся.
— Нам ли править Первопричинами творения?
Энтони задумчиво посмотрел на него и затем все еще спокойно сказал:
— Ну, мы ведь этого не узнаем, пока не попробуем?
Квентин коротко взглянул на него.
— Думаешь, есть шанс? — воскликнул он.
Энтони медленно произнес:
— Знаешь, Квентин, я почти уверен, что Дамарис все это очень не понравится. Это помешает ее роману с Абеляром. А ты, возможно, помнишь, как я обещал ей сделать все, чтобы помочь получить степень.
— Даже править силами творения? — саркастически спросил мистер Фостер.
— Все — это значит «все», — ответил Энтони. — Не понимаю, почему мистер Берринджер — впрочем, возможно, это не его вина, ну, тем хуже для него, — не понимаю, почему эта львица должна нас расстраивать? Как она тебе, Квентин?
— Я ее ненавижу, — мрачно процедил Квентин.
Энтони оглянулся на мистера Фостера.
— Улавливаете? — спросил он.
Их гость усмехнулся.
— Точно так же вы могли бы попытаться остановить рост нарциссов, — сказал он. — Это закон.
— Если это так, — согласился Энтони, — тогда все в порядке. Дорогой мистер Фостер, я должен выяснить это сам. Я вообще-то чувствую, что ваша теория, извините меня, полная чушь. Но я видел, как происходят некоторые необычные вещи, а теперь вы рассказываете мне о других. Я вовсе не хочу, чтобы мисс Тиге из-за этого беспокоилась, хотя, честно говоря, небольшое волнение пошло бы ей на пользу. А мистер Сэбот не хочет льва, и мы с мистером Сэботом годами делали все возможное, чтобы уберечь друг друга от ненужного беспокойства.
— Беспокойства! — опять со смешком сказал Фостер.
— Ну, не больше, — сказал Энтони. — А вы, я так понимаю, на стороне льва?
— Я на стороне того, что хотел увидеть, — ответил Фостер. — Если эти Силы уничтожат мир, я разделю его судьбу. Я покорен им.
— А я — нет, — сказал Энтони, вставая. — Пока нет. Мистер Сэбот тоже, и мисс Тиге.
— Вы не понимаете, — вздохнул Фостер. — Им нельзя противостоять.
— Если они — часть меня, как вы рассказываете, то можно, наверное. Раз у меня есть власть над собой, так и над ними тоже должна быть. Прошу прощения, я, кажется, повторяюсь.
Мистер Фостер встал и зловеще улыбнулся.
— Вы — как все остальные, — сказал он, — не понимаете необходимости, даже когда она у вас перед носом. Ладно, пойду. Спокойной ночи и спасибо. — Он посмотрел на Квентина, но так ничего ему и не сказал.
— Необходимость, как, наверное, говорил Абеляр, — заметил Энтони, — есть мать открытий — invenio,[9] понимаете ли. Вопрос в том, что открою я? Полагаю, никто из нас этого не знает.
Он вышел проводить гостя в прихожую, а вернувшись, обнаружил Квентина беспокойно рыщущим по комнате.
— Слушай, старина, — сказал он, — иди-ка ты спать.
— А ты что будешь делать? — с отчаянием спросил Квентин.
— О господи, — сказал Энтони, — да откуда я знаю. Посижу, подумаю. Во всяком случае, разговаривать я больше не хочу, а в Сметэм ехать бесполезно, пока я не пойму для себя кое-что. Сегодня Дамарис может сама за себя постоять: исходя из того, с какой скоростью развиваются события, ей пока ничего не грозит. О господи, какая вообще может быть опасность? Отправляйся спать и дай мне подумать, иначе от меня не будет никакого толку. Спокойной ночи и благослови тебя Бог. Когда проснешься утром, не зови меня, я уже уйду. Спокойной ночи, дорогой мой, не волнуйся — мы попрем и льва и дракона.[10]
Глава пятая
РАБСКИЙ СТРАХ
Однако утром Энтони сам разбудил Квентина, войдя в его комнату до того, как тот встал — можно даже сказать, до того, как тот заснул, потому что сон его был скорее погружением в безмолвный страх, чем
