Шли часы. Ничего не менялось. Может быть, это были дни. Или недели. Здесь не было времени. Пустота была абсолютной.
После долгих скитаний по пустому серому пространству его слабые, разбросанные мысли стали приходить в порядок.
Предполагалось, что Лилит толкнет меня назад — назад к моему телу, к моей жизни. Может быть, я сам могу это сделать? Он попытался вспомнить, как это ощущалось — быть внутри собственного живого тела, — но получались только отрывочные, беспокоящие картины самых последних дней. Мерзкие землекопы, ухмыляющиеся при свете факела, норны, шепчущиеся на вершине над Хасу Вейлом… В конце концов ему удалось вызвать видение огромного колеса и обнаженного тела, привязанного к нему.
Я! — ликовал он. Я, Саймон. Я все еще жив!
Фигура, висящая на ободе колеса, была смутной, деталей видно не было, как на грубом изображении Узириса на древе, но Саймон чувствовал неразрывную связь между ним и собой. Он пытался разглядеть лицо, но черты его стерлись из памяти.
Я потерял себя, его словно накрыло одеялом убийственного холода. Я не помню, как выгляжу — у меня нет лица.
Человек на колесе и само колесо заколебались и стали расплываться.
Нет! — Он вцепился в колесо, стараясь, чтобы его круглая тень оставалась перед взором памяти. Нет! Я настоящий. Я живой. Меня зовут Саймон!
Он пытался вспомнить, как он выглядел в зеркале Джирики, но сперва должен был вызвать воспоминание о самом зеркале, его холодной поверхности под пальцами, нежной глади резьбы. Оно теплело под его рукой, пока наконец Саймон не ощутил зеркало живым существом.
Внезапно он увидел лицо, отраженное в зеркале ситхи. Рыжие волосы были густыми и растрепанными, перечеркнутые белым мазком. На щеке, от глаза до челюсти, была отметина драконовой крови. В темных глазах ничего не отражалось. Это был уже не мальчик, тот, кто смотрел из зеркала Джирики, а изможденный молодой мужчина. Саймон понял, что это было его собственное лицо. Оно вернулось.
Он напряг волю, пытаясь совместить это лицо со смутной фигурой, висящей на колесе. По мере того как маска его лица проявлялась на висящем человеке, все остальное тоже становилось четче. Помещение литейной появлялось из серой пустоты, слабое и полупрозрачное, но это, безусловно, была настоящая литейная, от которой Саймона отделяло только короткое, но неопределенное расстояние. Надежда снова нахлынула на него.
Но как он ни старался, продвинуться дальше не мог. Он отчаянно хотел вернуться — даже к этому колесу, но оно оставалось мучительно недосягаемым: чем больше он старался, тем большим, казалось, становилось расстояние между Саймоном, плававшим в мире сна, и его спящим телом.
Я не могу достать его! — Тяжесть поражения навалилась на него. Не могу!
Как только он понял это, колесо помутнело, потом и вовсе исчезло. Призрак литейной тоже растаял, оставив Саймона в бесцветном тумане. Он собрал все свои силы, чтобы попытаться еще раз, но увидел только слабое мерцание мира, оставленного позади. Это мерцание тоже быстро погасло. В ярости и отчаянии он пытался снова и снова, но не мог прорваться. Наконец его воля ослабела. Он потерпел поражение. Он принадлежал пустоте.
Потерян. Я потерян…
Некоторое время Саймон не знал ничего, кроме опустошенности и безнадежной боли.
Он не знал, спал ли он или перешел в какую-то другую реальность, но, когда он снова ощутил себя мыслящим существом, что-то еще разделяло с ним пустоту. Единственное пятнышко света слабо светилось перед ним, как огонек свечи, видимый сквозь густой туман.
— Лилит! Лилит, это ты?
Искорка не двигалась. Саймон приказал себе двигаться на свет. Сперва он не мог сказать, становилась ли искорка ближе или, как звезда на горизонте, оставалась отдаленной и недостижимой, как бы он ни старался приблизиться. Но несмотря на то, что Саймон не знал, приближается ли он к далекому сиянию, вокруг все начала меняться. Там, где прежде была только пустота, теперь он видел слабые линии и фигуры, которые становились все отчетливее. В конце концов он начал различать деревья и камни, прозрачные, как вода. Он двигался вдоль склона горы, но сама земля под ним и растительность, покрывавшая ее, казались немногим более реальными, чем пустота, которая простиралась над головой на месте неба.
Он, казалось, двигался по стеклянной стране, но когда он на мгновение потерял направление и наступил на камень, лежавший на дороге, нога прошла сквозь него.
Я призрак? Или это просто такое место?
Свет приближался. Саймон уже видел, как теплый отсвет слабо отражается в тумане силуэтов деревьев, окружающих его. Он придвинулся ближе.
Сияние задрожало на краю призрачной долины, водруженное на остроконечный выступ призрачного камня. Его качала на руках смутная дымчатая фигура. Когда Саймон подошел еще ближе, фантом повернулся. Призрак, ангел или демон, Саймон не знал, но у него было женское лицо. Глаза ее расширились, как будто она не очень хорошо видела Саймона.
— Кто здесь? — Лицо призрачной женщины не двигалось, но у него не было никаких сомнений, что это говорила она. Голос был успокаивающе человеческим.
— Я. Я потерян. — Саймон подумал, как бы он себя чувствовал, если бы в этой пустоте к нему неожиданно приблизился кто-то чужой. — Я не причиню вам вреда.
Фигура женщины заколебалась, и на мгновение сияние, которое она прижимала к груди, стало ярче. Саймон почувствовал это как тепло, расширяющееся у него внутри, и это странным образом успокоило его.
— Я знаю тебя, — медленно проговорила она. — Однажды ты уже приходил ко мне.
Он не понял, о чем она говорит.
— Я Саймон. А кто ты? Что это за место?
— Меня зовут Мегвин. — В голосе ее было напряжение. — А это страна богов. Но ты, конечно, знаешь это. Ведь ты был их посланником.
У Саймона не было ни малейшего представления, о чем она говорит, но он отчаянно изголодался по обществу, и его вполне устраивала даже эта призрачная женщина.
— Я потерялся, — снова повторил он. — Можно мне остаться здесь и поговорить с вами?
Почему-то казалось очень важным получить ее разрешение.
— Конечно, — сказала она, но голос ее звучал по-прежнему неуверенно. — Пожалуйста. Милости прошу.
На мгновение видение стало четче: скорбное лицо женщины было окаймлено длинными волосами и капюшоном плаща.
Она засмеялась; Саймон больше почувствовал это, чем услышал.
— На случай если я забыла, ты напомнил мне, что я теперь далека от жизни, которую знала. — Она помолчала. Сияние пульсировало. — Ты сказал, что потерян?
— Да. Это трудно объяснить, но я не здесь, по крайней мере остальная часть меня. — Он хотел рассказать ей больше, но не торопился откровенничать даже с этим грустным, на вид совершенно безобидным духом. — А почему вы здесь?
— Я жду. — В голосе Мегвин звучало сожаление. — Я не знаю, кого или чего, но знаю, что жду.
Некоторое время они молчали. Внизу мерцала долина, прозрачная, как туман.
— Все это кажется таким далеким, — сказал наконец Саймон. — Все, что казалось таким важным!
— Если прислушаться, — ответила Мегвин, — можно услышать музыку.
Саймон послушно прислушался, но не услышал абсолютно ничего. Это само по себе было поразительно, и на мгновение он был ошеломлен. Не было совсем ничего — ни ветра, ни птичьего пения, ни слабого звучания голосов, ни даже приглушенных ударов его собственного сердца. Он никогда не мог себе представить, что тишина может быть такой абсолютной, покой таким глубоким. После безумия и суматохи жизни он, казалось, пришел к неподвижной сути вещей.
