вставать, но Камилла остановила меня.
— Не шевелитесь, и они нас не заметят. Вспомните краба, — сказала она и продолжала невозмутимо наблюдать за ними. Я мог только позавидовать ее спокойствию.
В той группе было около трехсот или четырехсот пауков. Впервые мы могли так близко рассматривать их в движении, но не в нападении. Правда, и теперь различить отдельных особей было трудно. Они двигались с такой слаженностью, так прижимаясь друг к другу, что непонятно, как им хватало места переставлять ноги. Даже вблизи они выглядели как текучая масса.
Мы сидели у них прямо на дороге. Если бы я был один, то конечно же убрался побыстрее. Камилла, находившаяся к ним ближе меня, продолжала с интересом разглядывать их.
Сантиметрах в десяти от ее ноги вся группа остановилась. Такая мгновенная остановка напомнила мне хорошо вымуштрованный взвод солдат, застывающий по стойке «смирно». Видимо, передовые члены группы уловили запах инсектицида и сочли его отвратительным. Буквально через секунду пауки всей группой повернули налево и двинулись дальше — держась все в тех же четырех дюймах от носка сапога, пока последние ряды не миновали его.
Потом пауки повернули направо и возобновили прерванный путь.
Мы следили за ними, пока они не исчезли под стелющимися ветвями куста на другой стороне нашей прогалины.
— Да, ничего не скажешь! Прекрасно натренированное подразделение, — сказала Камилла.
Она снова взялась за бинокль и продолжила наблюдения за происходящим на берегу, на этот раз обратив особое внимание на ближайшую группу. Там продолжались все те же перемещения без видимой причины. Понаблюдав несколько минут, Камилла сказала: — Они копают. Роют яму.
Я присмотрелся. Она как будто бы была права. Теперь рядом с той группой возвышался пологий песчаный холмик, которого я прежде не замечал.
Но цель такого поведения пауков оставалась для меня по-прежнему неясна.
Вокруг ямы копошилось слишком много пауков, чтобы можно было конкретнее разглядеть, что там происходит. Но все же через некоторое время Камилла снова отложила бинокль, вздохнув при этом.
— Так-так-та-ак! — снова воскликнула она.
— Что? — спросил я.
— Черепашьи яйца. Вот до чего они добираются, — сказала она и задумалась. Наконец она подняла глаза и перевела взгляд на укутанный паутиной лес.
— Интересно, что делается там? — вполголоса проговорила она. — Они истребили всех птиц — наверно, сначала съели яйца, потом и самих птиц; насекомых тоже почти свели на нет. Допустим, они переловили все, что бегало и ползало по земле. Теперь им, наверно, есть почти нечего, только друг друга. Выживает сильнейший, вот уж поистине! Они вынуждены шнырять в прибрежной полосе, прочесывая ее в поисках пищи. Интересно, сколько времени им потребуется, чтобы научиться ловить рыбу?
— Или строить лодки, — подсказал я.
— Нет, я совершенно серьезно. Они научились плести сети, чтобы ловить летающих насекомых. Паутинный шелк — изумительная вещь. Из него вполне можно сплести сеть, которая способна удержать рыбу.
— Да ну, — сказал я. — Вспомните как сильно бьется попавшаяся в сети рыба.
— А вы вспомните как прочен шелковый шнур, — а ведь их плетут из материала, немногим отличающегося от паутины. — Она покачала головой. — Такому повороту дел я не вижу препятствий. Более того, скорее всего так и будет, если судить по виденному нами сегодня. Они способны и на это, и на многое другое…
Думаю, вы не осознали полностью смысл того, чему мы оказались свидетелями. Но, поверьте мне, это переворачивает все прежние представления. Ведь пауки — очень древние животные. Они существуют уже много миллионов лет. Они сформировались настолько давно, что до самого последнего времени не могли найти их предка: казалось, пауки существовали вечно, не меняясь и не поддаваясь внешним влияниям. Они плодовиты, но новые поколения так идентичны предыдущим, что большинство исследователей давно прекратили обращать на них внимание. Имея такое древнее происхождение, они все же не представляли интереса, потому что казались отрядом, полностью завершившим свое развитие, не обладавшим никаким эволюционным потенциалом. Они как бы остались в тихой заводи бурной реки жизни. Каким-то чудом сохранившиеся реликты исчезнувшего мира. И как бы не менялось все вокруг, они все так же размножались — и когда динозавры только начали завоевывать мир, и когда те уже вымерли и им на смену пришли млекопитающие; пауки в любых условиях находили себе средства к существованию.
Но любопытно, что они не утратили жизнестойкости. Как отряд в целом, они не проявляют никаких признаков старения и угасания. И теперь мне кажется, что, если они не изменились до сегодняшнего дня, то причина тому вовсе не в том, что они неспособны к дальнейшему развитию. Возможно, у них не было достаточного стимула к развитию. Ведь, если рассудить, их жизнь очень мало пересекается с жизнью других видов, кроме насекомых, пожалуй, а с ними они прекрасно справляются. Они не сталкивались ни с какой серьезной опасностью, угрожающей их существованию, так зачем им развиваться? Пауки почти идеально приспособились к своему окружению, и никакого побуждения к развитию не испытывают. Они и так преуспевают.
Далее, большинству видов приходится либо меняться, чтобы их не превзошли, либо, если это не удается, они вырождаются. Но пауки не выродились. А нельзя ли заключить отсюда, что они не утратили способность развиваться, а просто настолько хорошо приспособились, что не испытывают особой необходимости меняться, а способность к развитию дремлет неиспользованная?
— Я не могу судить, — сказал я. — Ваши доводы звучат убедительно.
Единственное, что меня смущает, это отсутствие каких-либо доказательств того, что эволюционировали именно эти пауки, этот островной вид. Ведь вы сами уверяли, что это абсолютно обычные пауки.
— Да, так и есть, — согласилась она. — Человек тоже кажется совершенно обычным млекопитающим — на анатомическом столе. От остальных млекопитающих его отличает поведение. И эти пауки отличаются от остальных своим поведением.
— Вы имеете в виду, что они охотятся стаями? — спросил я.
— Именно. Ваши обычные пауки — не очень-то общительны. Они индивидуалисты. Первая задача паука — защититься от врагов, и тут он надеется на то, что ему удастся остаться незамеченным в своем укрытии.
Вторая — добыть пропитание. Для этого он ловит насекомых, но ни с кем не делится своей добычей и даже нападает на любого другого паука, осмелившегося подойти к нему слишком близко, а то и съедает его самого.
Известно также, что у многих видов пауков самец часто поедается после спаривания, если не поторопится убраться вовремя. Нет, конечно же это далеко не общительное существо, — а здесь перед нами их сообщество, совместная деятельность. Охота стаями, которую вы упомянули. И это настолько выходит за рамки всех представлений, что говорит о коренной перемене картины поведения.
Она на секунду замолчала, затем продолжала: — И это очень значительный факт, а до какой степени значительный, еще предстоит выяснить. Я бы сказала, что гораздо важнее видимой перемены облика — отращивания более сильных челюстей или даже крыльев. У нашего вида вдруг появилось свойство поведения, всегда ассоциировавшееся с другими видами — а именно с пчелами и муравьями. Как если бы у некоего вида обезьян или породы собак вдруг развилась способность мыслить — то свойство, которое всегда приписывалось исключительно человеку.
— Ну уж, — возразил я тут. — Может, это слишком смелое предположение?
— Я так не считаю. Вероятно и существует где-то вид-другой пауков, научившихся жить сообществом, но они слишком редки и незначительны. Ничего подобного тому, что наблюдаем мы с вами, никогда известно не было. Если бы хоть кто-нибудь услыхал о таком, то весть немедленно облетела бы весь научный мир. Нет, такое поведение появилось недавно, и если судить по внешним проявлениям, дало паукам весьма существенные преимущества…
Перед уходом мы опустили на лицо сетку и еще раз опрыскали друг друга инсектицидом, а затем отправились в обратный путь.
Теперь я уже убедился в эффективности наших средств защиты и уже не стремился убегать от каждой
