резкого слова о нем, кроме того, что меч его беспощаден, а сердце благородно. Король сделал правильный выбор.
– Ты знаешь о моих чувствах, Мириам. Я хотела бы, чтоб ты принимала их во внимание.
Бронуин скакала на горячем коне своего отца. После продолжительного отдыха в королевской конюшне Макшейн вел себя беспокойно. Он рвался вперед, чтобы догнать равных себе боевых коней Ульрика и остальных рыцарей. «Гордость бедного Макшейна, должно быть, уязвлена из-за того, что он вынужден находиться в обществе женщин и лошадей, тянущих повозки», – сочувственно подумала Бронуин. Но на влажном песчаном побережье Карадока она наверстает с ним упущенное.
– Я уважаю ваши чувства, миледи, и, разумеется, отношусь к вам с глубочайшей симпатией и сочувствую вашему горю. Каждый день я молюсь, чтобы кончились ваши невзгоды и успокоилось сердце.
– И я денно и нощно молюсь об этом, но, увы, безуспешно.
Мириам ободряюще улыбнулась.
– Все обойдется, миледи. Уверена, все уладится, как только вы окажетесь дома.
«Дома…» – задумалась леди. Может быть, зимы в Карадоке и суровее, чем в Англии, но очаги теплее, а люди гораздо более жизнестойки. Дома она сможет отбросить хотя бы одну из тревог – по крайней мере у себя в Карадоке она будет знать, как себя вести и что говорить в своем собственном замке, не опасаясь услышать, будто она, дикарка, явилась с другого конца земли, каковым лондонцы считают Уэльс. Дома ее ждут люди, которых она знает и которым доверяет. Карадок – это место, где может расцвести доверие… и любовь.
Звон колоколов, призывавших к вечерней службе, провозгласил об их прибытии в аббатство, где они должны были провести ночь. Монастырь возвышался на вершине холма гигантской каменной крепостью, однако в стенах этой каменной крепости лишь голоса монахов взывали к миру и возносили хвалу Всевышнему. Приподнятое настроение Бронуин, питавшей надежду, что на этот раз обойдется без продолжительного застолья, в течение которого она будет вынуждена, натянуто улыбаться, улетучилось, когда келарь, встретивший их на хозяйственном дворе, показал ей и ее мужу отдельную комнату.
Это была маленькая келья с очагом в углу. Два матраца, скудно набитые тростником, лежали у стен один против другого. Оруженосцы Ульрика моментально разожгли огонь в очаге от сальной свечи, принесенной из кухни. Мириам достала из повозки одеяла, чтобы устроить постели для лорда и леди. Когда девушка закончила свою работу, Бронуин лишь с тоской посмотрела ей вслед: служанка направлялась через двор в странноприимный дом, где располагались обыкновенные гости.
Бронуин не пришлось притворяться усталой, чтобы, извинившись, покинуть своих спутников, оставшихся в трапезной ужинать. Она не могла припомнить, когда в последний раз спала, не просыпаясь по нескольку раз за ночь, и эта ночь не предвещала ничего хорошего, раз Ульрик будет вынужден остаться с нею после того, как погасят огни. Впрочем, дремота, навеваемая теплом от огня в очаге, может дать ей желанный кратковременный отдых.
Оставшись одна, Бронуин сняла кусок ткани с клетки, в которой везла черную птичку, спасенную ею от верной смерти в Вестминстерском дворце, и скормила ей сухарь, припасенный ею еще с завтрака. То был ритуал, установившийся в последнее время: Бронуин делала дорожку из крошек от середины клетки к дверце, где держала в пальцах остаток хлеба. Она надеялась, Эдди – так была названа птичка в честь его величества – постепенно привыкнет к ней и однажды решится, наконец, принимать пишу прямо из рук хозяйки.
Птичка столкнулась с той же трудностью, что и сама Бронуин: доверять или опасаться. Сначала птичка обходилась без оставшейся корочки, теперь же Эдди отваживался подойти поближе, чтобы выхватить корм из пальцев хозяйки и сразу же отбежать в противоположный угол клетки, где быстро его проглатывал. С ироничной улыбкой, наблюдая за поведением птички, столь похожим на ее собственное, Бронуин сунула остаток сухаря себе в рот и улеглась на матрац. Спусти несколько минут птичка довольно стала чирикать над ее головой – еще один ритуал, возникший со времени спасения Эдди из когтей смерти.
– А сегодня вечером, – сказала Бронуин птичке, – мой недавно обретенный хозяин будет ночевать со мной в одной клетке, если уж не в одной постели.
При каждом постороннем звуке она просыпалась, и, когда Ульрик, наконец, вошел в келью, галантно сопровождая Мириам, несшую поднос с ужином, резко села среди своих одеял.
– Не беспокойтесь, миледи. Скромное жаркое утолило мой аппетит, а не менее скромное ложе даст покой моим усталым костям в эту ночь, – обратился к ней супруг.
Не глядя в ее сторону, он занялся очагом. Мириам поставила поднос перед Бронуин.
– Вам не о чем беспокоиться, миледи, – заговорщицки прошептала служанка. – Ваш муж так заботился, чтобы вы поужинали, тогда как я, по правде говоря, чуть не забыла об этом из-за усталости и уже удалилась на ночлег.
– Если бы я хотела хорошо отдохнуть, то должна была бы присоединиться к тебе! Я не могу располагать своей собственной постелью без определенных опасений! – тихо призналась Бронуин.
Она отважилась бросить взгляд на фигуру мужа, казавшуюся громаднее из-за теней, отбрасываемых очагом, и поймала задумчивый пристальный взгляд, подтвердивший подозрение, что слух у ее супруга такой же острый, как его меч. Боже милостивый, как ей все это выдержать? Знатное окружение дворца, хотя и досаждало беспокойством, все же смягчало напряженность их взаимоотношений.
– Желаете еще что-нибудь, миледи?
Бронуин покачала головой.
– Спасибо, Мириам. Спокойной ночи!
– Милорд Ульрик, – покидая комнату, Мириам присела в вежливом поклоне у двери.
Служанка быстро закрыла за собой дверь, чтобы не выпустить то скудное тепло, что грело келью.
– Тебе не нравится ужин? В последнее время ты кушаешь совсем мало, как птичка!
Бронуин ответила резко:
– Не ужин, а кое чье общество мне не нравится! Тем не менее, сил, чтобы добраться домой, у меня
