Тут темно, как и положено в барах.
Это заведение для серьезных пьяниц, любителей или дилетантов просят не беспокоиться, сидит тут где-то с десяток выпивох, одни мужчины, расположившиеся у стойки и в кабинках у дальней стены. Люди приходят сюда не общаться, или там болтать про спорт, политику, или дегустировать образцы отменного виски. Приходят они сюда напиться и оставаться пьяными, сколько позволят им деньги и печень. Некоторые негодующе поднимают глаза, когда Кэллан, открыв дверь, впускает в потемки клин солнечного света.
Дверь, однако, быстро захлопывается, и все снова утыкаются в свои стаканы, а Кэллан занимает табурет у стойки и заказывает выпивку.
Хотя нет, не все.
Один тип у конца стойки продолжает украдкой посматривать поверх стакана с виски. Коротышка,
Прошло почти двадцать лет с тех пор, как «лепрекон» последний раз видел этого человека. Тогда в пабе Лиффи в Адской Кухне этот человек — тогда конечно же совсем еще мальчишка — выхватил пистолет из-за ремня и всадил две пули в Эдди Фрила—Мясника.
Микки даже помнит музыку двадцатилетней давности. Помнит, что ставил и ставил в музыкальном автомате «Лунную реку», потому что ему хотелось наслушаться этой песни напоследок, прежде чем он загремит очередной раз в тюрягу. Помнит, как посоветовал тому парню — а это определенно он, даже маленький бугор от пистолета, как и тогда, сзади под майкой — пойти и бросить пушку в Гудзон.
Больше Микки его никогда не встречал до этого самого момента, но он слышал его историю. Про то, как парень этот — как уж там его зовут? — продолжил дело, прикончил еще и Мэтти Шихэна и стал одним из королей Адской Кухни. Как они с другом поладили с Семьей Чимино и стали киллерами у Большого Поли Калабрезе и как потом — если слухи верны — он пристрелил Большого Поли у «Спаркс Стейк-Хауса», как раз накануне Рождества.
Его зовут Шон Кэллан.
Да, я узнал тебя, Шон Кэллан, а ты, похоже, меня — нет.
Что и к лучшему, к лучшему.
Микки Хэггерти заканчивает стакан, сползает с табурета и выскальзывает на улицу, к телефонной будке. Он знает кое-кого, кому будет очень интересно узнать, что Шон Кэллан сидит сейчас в баре в Газовой Лампе.
Наверное, это фокусы белой горячки.
Но Кэллан все-таки тянется к своему пистолету.
Но нет, это определенно белая горячка — наконец-то явилась, потому что нет никакого иного объяснения, откуда взяться Большому Персику и О'Бопу у его кровати в отеле «Золотой Запад» с револьверами, нацеленными на него. Кэллан видит даже пули в барабанах: блестящие, смертоносные, красивые, серебряно бликующие под светом фонаря на улице, имитации газовой лампы; свет легко проникает через поломанные жалюзи.
Помаргивает сигналом тревоги красный неон на порнолавчонке через дорогу.
Слишком поздно.
Если это не белая горячка, то я уже покойник, думает Кэллан. Но все-таки тянет пистолет из-под подушки. Прихватит с собой и их.
— Оставь, ты, тупой гребаный ирлашка! — рычит голос.
Рука Кэллана замирает. Так что это — пьяный кошмар или реальность? Вправду, что ли, Большой Персик и О'Боп стоят в комнате, наведя на него револьверы? А если они хотели стрелять, так чего не стреляли? Последнее, что ему помнится, — как он накачивался пивом и виски в баре. Теперь он проснулся и не поймет, мертв он или жив. А может, он снова в Адской Кухне и последние годы ему только приснились?
Большой Персик заливается хохотом.
— Ты что теперь, гребаный хиппи? Волосы у тебя какие длиннющие. Борода...
— У него загул, — вступает О'Боп. — Ирландская суббота.
— У тебя там под подушкой этот твой двадцатидвухкалиберный пугач? — спрашивает Персик. — Мне плевать, хоть ты пьян в смерть, но у тебя есть пистолет. Не потей. Пришли б мы замочить тебя, так ты помер бы, даже не проснувшись.
— Тогда зачем револьверы? — спрашивает Кэллан.
— Назови это нелишней предосторожностью, — отвечает Персик. — Ты ведь у нас, Кэллан, настоящий Билли Кид! Кто ж знает, чего ты сюда притащился? Может, у тебя заказ на меня. Так что пистолет вынимай медленно.
Кэллан так и делает.
Мелькнуло на полсекунды: может, кокнуть обоих? Да ладно, какого черта.
Да и рука у него дрожит.
О'Боп осторожно вытягивает пистолет из руки Кэллана и засовывает себе за пояс. Потом бухается рядом с Кэлланом и приобнимает его:
— Эй, здорово снова видеть тебя!
Персик присаживается в ногах кровати.
— Куда, мать твою, ты запропастился? Эй, когда мы сказали двигать на юг, мы не имели в виду Антарктику!
— Видок у тебя дерьмовый, — вставляет О'Боп.
— Дерьмово себя и чувствую.
— А какого хрена тебя занесло в этот сортир? Господи, Кэллан... — продолжает спрашивать Персик.
— Выпить найдется?
— Само собой. — О'Боп, вынув из кармана полпинты «Сиграма», протягивает Кэллану.
Тот делает мощный глоток.
— Фух, спасибо.
— Гребаный ты ирландец, — говорит Персик. — Все вы там пьянчуги.
— Как вы меня нашли?
— Да все Малыш Микки Хэггерти, раз уж разговор о пьянчугах, — отвечает Персик. — Он засек тебя в том ублюдочном баре, где ты надирался. Бросил в телефон монетку, и мы выследили, что живешь ты в «Золотом Западе». И прям обалдели. Какого хрена с тобой стряслось?
— Много чего.
— Оно и ви-и-идно, — тянет Персик.
— А зачем пришли?
— Вытащить тебя отсюда, — отвечает Персик. — Поедешь ко мне домой.
— В Нью-Йорк?
— Нет, болван. Теперь мы живем
— У нас команда сбилась, — подхватывает О'Боп. — Я, Персик, Персик Маленький, Микки. А теперь вот и ты еще.
— Нет, — мотает головой Кэллан, — я с этим дерьмом завязал.
— Ага, — вмешивается Персик, — сейчас ты, конечно, только богоугодными делами занимаешься. Слушай, потолкуем об этом позже. А теперь надо вытащить тебя из запоя, впихнуть в тебя приличную еду. Немного фруктов — ты не поверишь, какие тут фрукты! И не только персики. Тут тебе и груши, и апельсины. А грейпфруты такие розовые и сочные, лучше даже секса, точно. О'Боп, кинь своему дружку одежку, надо увезти его отсюда.
Кэллан пьян, а потому уступчив.
