— Раскошелься немножко-то, — замечает Хейли. — Ты такая скупердяйка.
— Я не скупердяйка, — возражает Нора. — Я бережливая.
Потому что тысяча долларов для нее не просто тысяча долларов. Это проценты с тысячи долларов, вложенных на срок, скажем, в двадцать лет. Это квартира на Монпарнасе и возможность комфортно жить там. И потому она не швыряется деньгами, она хочет деньги вкладывать, пусть работают на нее. Но все- таки она покупает два кашемировых шарфа: один для себя, другой для Хейли, — и холодно очень, и ей хочется сделать Хейли подарок.
— Вот, — говорит Нора, когда они снова выходят на улицу. Она вытаскивает серовато-белый шарф из сумки. — Надень.
— Это для меня?
— Я не хочу, чтобы ты простудилась.
— Какая ты милая!
Свой шарф Нора тоже повязывает на шею.
Стоит ясный, морозный, такой обычный для Нью-Йорка день, когда глоток воздуха обжигает холодом, а по каньонам авеню заметает порывистый ветер, кусая прохожим лица и заставляя слезиться глаза.
Глаза Норы, когда она смотрит на Хейли, тоже наполняются слезами. Она убеждает себя, что это от холода.
— Ты когда-нибудь видела рождественское дерево? — спрашивает Хейли.
— Какое?
— Елку в Рокфеллер-Центре, — объясняет Хейли.
— Нет.
— Тогда пойдем.
И вот теперь они стоят вытаращив глаза, дивясь на огромную елку, и Норе приходится признать, что ей и правда весело.
Это его
Вот что втолковывает Джимми Персик Солу Скэки.
— Ведь это, черт его дери, последнее мое Рождество за стенами тюряги, — говорит он. Он звонит из одного телефона-автомата на другой, чтобы не радовать фэбээровццев. — Пришпилили они меня, Сол, намертво. Припаяют срок от тридцатника до пожизненного по этому хренову акту Рокфеллера. К тому времени, пока я снова получу девку, мне, может, вообще уже плевать будет на них на всех.
— Но...
— «Но» еще какие-то, — перебивает Персик. — Это мой праздник. И я желаю огромный стейк, желаю войти в «Копа» с красивой телкой под ручку и услышать песню Вика Дэймона, а потом желаю самую красивую задницу в мире и трахаться, пока у меня член не обдерется...
— Подумай, как это будет выглядеть, Джимми.
— Мой
— То, что ты притащишь на вечеринку пять шлюх! — Сол бесится: когда же Джимми Персик уймется, перестанет думать только о траханье, если он вообще когда-нибудь перестанет. Парень — настоящий баламут. Ты надрываешься, яйца рвешь, чтоб урегулировать какое-то дело, а потом этот жирный тупой козел отчебучивает номер: вызывает пять шлюх самолетом из дерьмовой Калифорнии. Ему только этого и не хватало — пятерки девок в комнате, где им совсем незачем находиться. Пятерки ни в чем не повинных хреновых посторонних.
— А что Джон про это думает?
— Джон думает — это моя вечеринка.
Вот именно, мысленно добавляет Персик. Джон — чувак старой закалки. Джон — классный, не то что этот хренов старый зануда, который теперь стал их боссом. Джон был, как положено, благодарен, что я веду себя как настоящий мужчина и принимаю то, что мне грозит, не пытаясь организовать сделку с прокурором, чтобы скостить срок, не называю никаких имен. А тем более его.
Что думает Джон? Джон оплатит все расходы.
— Все, что пожелаешь, Джимми! Все! Это твоя ночь. За мой счет.
А Джимми желает «Спаркс Стейк-Хаус», «Копа» и эту девчонку, Нору, самую красивую, самую сладкую из всех, какие у него были. Попка у нее будто спелый персик. Он никак не мог выбросить ее из головы. Поставить ее на карачки и отодрать сзади, так чтобы эти ее персики ходуном ходили.
— О'кей, — бурчит Сол. — Ну может, встретимся с девками в «Копа» после «Спаркса».
— Ни хрена.
— Джимми...
— Что?
— Сегодня вечером у нас очень
— Знаю.
— Ну то есть серьезнее не бывает.
— Вот потому, — говорит Персик, — я и вечеринку хочу устроить серьезную.
— Послушай, — Сол ставит точки над «i», — я отвечаю за безопасность на этом...
— Ну и постарайся, чтоб я был в безопасности. Вот и все, что от тебя требуется, Сол, а потом забудь про все, о'кей?
— Мне это не нравится.
— Ну и пускай. Пошел бы ты. Веселого тебе Рождества.
Ага, думает Сол, кладя трубку.
И тебе, Джимми. Веселого Рождества.
А уж сюрпризец я тебе припасу.
Под елкой лежит несколько пакетов.
Хорошо, что деревце маленькое, потому что подарков немного: с деньгами напряженка, и все такое. Но Кэллан купил в подарок Шивон часы, серебряный браслет и несколько свечей с ванильным ароматом, ей они нравятся. Есть несколько пакетов и для него: похоже, в них одежда, какая ему нужна: новая рабочая рубашка, может, и новые джинсы.
Милое, скромное Рождество.
Они планировали пойти к полуночной мессе.
А утром открыть подарки, попробовать приготовить индейку, сбегать на дневной сеанс в кино.
Но теперь ничего не будет, думает Кэллан.
Сейчас — нет.
В общем, так и так все должно было раскрыться, но получилось быстрее, потому что Шивон наткнулась еще на один пакет, который он запрятал далеко под кровать. Вечером он пришел с работы рано, Шивон сидит у окна, а у ее ног — коробка.
Она включила огоньки на елке, и они помаргивают красным, зеленым и белым позади нее.
— Что это? — спрашивает она.
— Как ты нашла?
— Вытирала пыль под кроватью. Так что это?
Это — шведский пистолет-пулемет «Карл Густав» девятого калибра. Со складывающимся металлическим стволом и магазином на тридцать шесть патронов. Хватит, чтобы выполнить работу. Номера спилены, проследить оружие невозможно. Со сложенным стволом всего двадцать два дюйма в длину, а вес — восемь фунтов. Донесет коробку, будто рождественский подарок, а потом коробку бросит, а оружие спрячет под куртку.
Оружие принес Сол.
Ничего этого Кэллан ей рассказывать не стал. А сказал глупое и очевидное:
— Тебе этого не полагалось видеть.
Шивон горько засмеялась:
— Я подумала, это подарок для меня. Даже чувствовала себя виноватой, когда открывала коробку.
