возвращаясь вечером, прежде всего заходит к ней. Он читает ей, рассказывает всякие истории, играет.
И Адан не стыдится Глории. Он водит ее на долгие прогулки по кварталу Рио. Берет с собой в парк, на ланчи, в цирк — везде. Все владельцы магазинов знают девочку — они дарят ей конфеты, цветы, дешевые колечки, заколки для волос, браслеты, всякие хорошенькие безделушки.
Когда Адану приходится уезжать по делам — как сейчас, в обычную поездку в Гвадалахару навестить Тио, а от него в Кульякан с кейсом наличных для Гуэро, — то он звонит домой каждый день, несколько раз на дню, чтобы поговорить с дочкой. Рассказывает ей анекдоты, всякие забавные случаи. И отовсюду привозит ей подарки — из Гвадалахары, Кульякана, Бадирагуато.
В поездках к врачам, куда он может — всюду, кроме Соединенных Штатов, — он сопровождает Люсию с дочкой. Он стал экспертом по кистозной лимфографии — читает, изучает, задает вопросы; он поощряет, предлагает вознаграждения. Жертвует огромные деньги на исследования, исподволь побуждая к тому же своих партнеров. У них с Люсией красивые вещи, прекрасный дом, но они могли бы позволить себе купить еще лучше и гораздо больше, если б не тратили столько денег на докторов, пожертвования, на обеты, мессы и благодарственные молитвы, на игровые площадки и клиники.
Люсия этому рада. Ей не нужно вещей красивее и дома побольше. Ей не нужно — и она никогда не захочет — роскошного и, если честно, безвкусного особняка, в каких сейчас живут другие
Люсия и Адан отдали бы все, что у них есть, любой родитель отдал бы, какому угодно доктору или Богу, всем докторам и всем богам, только бы вылечили их ребенка.
Чем меньше надежд на науку, тем фанатичнее религиозность Люсии. Она больше верит в чудо, чем в сухие цифры медицинских отчетов. Благодеяние от Бога, от святых, от Девы Марии Гваделупской способно в мгновение ока, в одно биение сердца уничтожить все эти цифры. Она не вылезает из церкви, она ежедневно причащается, приводит приходского священника отца Риверу домой на обеды, на частную молитву и обсуждения Библии. Может, ее вера недостаточно глубока? (Может, какое-то ее сомнение мешает действию
Чтобы порадовать жену, Адан отправляется на встречу со священником.
Ривера человек неплохой, пусть даже чуть глуповат. Адан сидит в кабинете священника, через стол от него, и говорит:
— Надеюсь, вы не поддерживаете Люсию в убеждении, будто недостаток ее веры мешает лечению нашей дочери?
— Конечно нет. Я бы никогда такого не сказал и даже не подумал.
Адан кивает.
— Но давайте поговорим о вас, — говорит Ривера. — Как, Адан, я могу помочь
— Да у меня все хорошо.
— Наверно, вам нелегко.
— Жизнь — вообще нелегкая штука.
— А какие отношения у вас с Люсией?
— Все прекрасно.
Ривера делает умное лицо и спрашивает:
— А в спальне? Могу я спросить? Как супружеские...
Адан успешно скрывает усмешку. Его всегда смешит, когда священники, эти добровольные кастраты- евнухи, рвутся давать советы по сексуальным вопросам. Это как если б вегетарианец предлагал приготовить для тебя барбекю. Тем не менее, очевидно, Люсия обсуждала их сексуальную жизнь со священником, иначе у этого человека никогда не хватило бы нахальства затрагивать эту тему.
Но дело в том, что и обсуждать-то тут нечего.
Никакой сексуальной жизни нет. Люсия панически страшится забеременеть. А так как церковь запрещает контрацепцию, всякие противозачаточные средства, а она ни на капельку не отклонится от полного и всецелого подчинения законам церкви...
Адан уже сотни раз убеждал ее, что шансы опять родить ребенка с врожденным дефектом тысяча к одному, даже миллион к одному, но логики для нее не существует. Она знает, что он прав, но как-то ночью со слезами признается ему, что ей невыносимо само воспоминание о той минуте в госпитале, когда ей сказали, когда она увидела....
Ей нестерпима даже мысль о возможности снова пережить такую минуту.
Люсия несколько раз поддавалась его уговорам — в безопасные дни, конечно, — но лежала как замороженная. Ужас и чувство вины, подумал Адан, не возбуждают.
Правда в том, хочется сказать ему Ривере, что для него это не важно. Он занят на работе, занят дома, и вся его энергия уходит на ведение бизнеса (своеобразный характер этого бизнеса
— Я люблю свою жену, — говорит он Ривере.
— Я всячески убеждал ее родить еще детей, — говорит Ривера. — Чтобы...
Ну довольно, думает Адан. Это уже оскорбительно.
— Отец, — перебивает он, — сейчас наша главная и единственная забота — Глория.
Адан оставляет на столе чек.
Идет домой и рассказывает Люсии, что разговаривал с отцом Риверой и беседа эта укрепила его веру.
Но верит Адан по-настоящему только в цифры.
Ему больно наблюдать грустную веру жены в чудо, он понимает, что Люсия лишь с каждым днем причиняет себе все больше страданий. Адан знает наверняка: никогда не лгут только цифры. Он каждый день занимается цифрами, принимает важные решения, исходя из цифр, и знает, что математика верна для всей вселенной, а математическое доказательство и есть единственно верное.
А цифры говорят, что их дочери с возрастом будет становиться только хуже. И жаркие исступленные молитвы его жены остаются то ли неуслышанными, то ли безответными.
Все надежды Адан возлагает на науку; может, кто-то где-то выведет нужную формулу, откроет волшебное лекарство, сделает хирургическую операцию, которые посрамят Бога и его окружение бесполезных святых.
Но пока что предпринять ничего нельзя, кроме как переставлять ноги в этом бесполезном марафоне.
Ни Бог, ни наука не в силах помочь его дочери.
Кожа Норы тепло порозовела от горячей воды в ванной.
На ней толстый белый махровый халат, на голове тюрбаном накручено полотенце. Она плюхается на диванчик, закидывает ноги на кофейный столик и берет в руки письмо.
— Так ты собираешься? — спрашивает она.
— Собираюсь — что? — переспрашивает Парада, вопрос отрывает его от сладкой музыки альбома Колтрейна, льющейся из стерео.
— Уйти в отставку?
— Не знаю. Наверное, да. Письмо ведь от самого Папы...
— Но ты же сказал, что это всего лишь просьба, — возражает Нора. — Он просит, а не приказывает.
— Это так, из вежливости. А суть одна. Папе в просьбах не отказывают.
Нора пожимает плечами:
— Всегда бывает первый раз.
Парада улыбается. Ах, бесшабашная бравада юности! Это, размышляет он, одновременно и недостаток, и достоинство молодежи: у них так мало почтения к традициям, а еще меньше к авторитетам.
