давней подругой моей покойной дочери. Возможно, ее лучшей подругой. Не так ли, Элизабет? Я знаком с Элизабет много лет, она часто гостила в моем доме.
Элизабет – теплая, милая, очаровательная, умная и ленивая. У нее тело куртизанки, и это для нее – благословение. Но у нее и душа куртизанки, а это для нее – проклятие. Брайану не удалось понять, что такие женщины не боятся боли. Разумеется, они
Элизабет повернулась к ним лицом и спросила ровным, непринужденным тоном:
– Могу я надеть халат?
– Пожалуйста.
Она не спешила. Медленными, текучими движениями наклонилась, подобрала халат и накинула его на плечи. Чуть поморщилась, когда шелк прикоснулся к спине.
– Такая женщина боится другого, – поучительно сказал Уэртеро. – Не боли. Уродства.
Он поднялся с кресла и подошел к Элизабет.
– Взгляните на это лицо, – призвал он. – Оно прекрасно. Такая женщина боится стать безобразной. – Указательным пальцем он медленно провел по ее лицу ото лба до подбородка. – Скажем, глубокого разреза отсюда досюда. Сделанного лезвием тупого ножа, так что даже самый искусный хирург не сумеет… – Он сжал свою крупную кисть в кулак и мягко тронул им ее лицо, продолжая: – Или, может быть, ей раздробят скулы, или нос, или глазницы. Болезненно? О да, но это не тот страх, который заставит ее предать возлюбленного, нет-нет. Ее способна подвигнуть на такое лишь боязнь лишиться красоты. Боязнь уродства. Прав ли я, Элизабет?
– Да.
– Да?
– Да.
– Пожалуйста, сядь.
Они оба опустились в кресла.
– С таким мужчиной, как вы, все проще. – Теперь Уэртеро обращался к Джонсону. – Вы ведь хотите жить, да?
– Ага.
Уэртеро кивнул, немного посидел, погруженный в раздумья, позволяя тишине поглубже пробраться в тех, кто его окружает. Джонсону не хотелось это признавать, но трюк работал: он уже успел порядочно испугаться, когда Уэртеро вновь начал говорить:
– Итак… за ваши предательства и ошибки я приговариваю тебя, – кивнул он в сторону Элизабет, – к лишению красоты, а вас, мистер Джонсон, – к смерти.
Джонсон увидел, что Элизабет чертовски побледнела, да и сам он почувствовал, как кровь отлила от щек.
– Но я откладываю исполнение приговора, – добавил Уэртеро. – Отложенное наказание, назовем это так. И имейте в виду, что в любой момент, когда вы мне понадобитесь, мне достаточно будет всего лишь протянуть руку, ибо вам не хватит целого мира, чтобы спрятаться. Назовем это условное освобождение как знак взаимного доверия, согласны?
– Ну и как нам снять с себя наказание? – спросил Джонсон. Резко, грубо, потому что он устал от всей этой мексиканско-джентльменско-рыцарской белиберды и рука у него болела все сильнее.
Уэртеро не мог не заметить грубости тона, но, по всей видимости, ему было наплевать, иначе он бы прихлопнул Джонсона, как муху.
– Нет ничего проще, – ответил Уэртеро. – Доставьте мне Бобби Зета.
– Действительно – раз плюнуть, – усмехнулся Джонсон.
– Доставьте мне Бобби Зета, скажем, в течение тридцати дней, – предложил Уэртеро. – Иначе приговор будет приведен в исполнение. – С этими словами Уэртеро улыбнулся, встал и вышел из комнаты.
– Не знал, что вы дружили с его дочкой, – сказал Джонсон.
– Угу.
– И она умерла?
– Вы же слышали слова Уэртеро.
– Как это случилось?
Элизабет придержала халат, чтобы не распахнулся, и встала.
– Она покончила с собой, – пробормотала она, направляясь к двери.
– Почему? – спросил Джонсон ей вслед.
– Думаю, ей все равно было не жить.
Джонсон подошел к бару и взял еще одну бутылку Брайановой текилы. У него было такое чувство, что Брайану она больше не понадобится. Затем он вышел на веранду, уселся и положил ноги повыше.
Они бросили старину Брайана лежать голым на солнце, а сами стояли вокруг него с этими чертовски стильными автоматическими пистолетами, не давая ему встать. Старина Брайан плакал и бормотал, кожа у него сделалась розовато-красной. Всякий раз, как он пытался прикрыться, один из парней пинал его ногой, чтобы лежал смирно. Они ему и воду давали, по паре глотков, потому что не хотели, чтобы он помер у них на глазах.
«Мексика – суровая страна» – вздохнул про себя Джонсон.
Примерно час спустя из дома вышел дон Уэртеро и увидел Джонсона.
– Не знаю, что Брайан нашел в этом старом фильме, – сказал Уэртеро. – Только что его посмотрел. Дрянь.
– Но Гэри Купер мне нравится.
– Да. Гэри Купер там отличный, – признал Уэртеро. – А вот сюжет…
– Довольно тупой.
– Очень тупой… Как вы думаете, мистер Джонсон, если вы напьетесь, это поможет вам найти Бобби Зета?
– Мне кажется, в данный момент это не повредит.
Уэртеро выкрикнул какие-то приказания по-испански, и вокруг начали сновать его парни. Через несколько минут они пригнали Брайанову маленькую полноприводную «тойоту» и приковали лодыжки Брайана к бамперу.
Уэртеро стоял над Брайаном. Тот порядочно обгорел. Джонсон видел, что лицо у него сильно распухло и стало почти такого же цвета, как его рыжие кудрявые волосы.
– Я терпеть не могу мужчин, поднимающих руку на женщину, – сообщил Уэртеро. – И все эти dolares, которые ты прячешь в норах под землей… – Уэртеро плюнул Брайану в лицо и выкрикнул еще один приказ.
«Тойота» тронулась с места, и Джонсон смотрел, как она мчится к зарослям, туда, где росли кактусы «бобровый хвост» и серебристая чолла.
Джонсон выбрался из кресла и побрел к себе. Надо сварить кофе, собрать кое-какие вещи и выяснить, где находится Бобби Зет, прежде чем истекут его тридцать дней. Уходя, он не спеша оглядел дом. И подумал, что жизнь в нем кончилась.
«Какая-то вшивая „тойота“, – говорил он себе, бредя по пыли. – В старые времена для этого использовали лошадей».
40
Элизабет сидела перед зеркалом, накладывая макияж. Она еще чувствовала ноготь дона Уэртеро, которым он провел по ее лицу, отпечаток костяшек его пальцев у себя на щеке, на носу, у глаз.
Она долго смотрела в стекло, потом взяла красную помаду и провела жирную вертикальную линию ото лба до подбородка. Несколько минут неподвижно разглядывала свое отражение в зеркале и думала о
