против жестокости… от любимого мужчины.
— Парадоксальное утверждение, — возмутилась она. — Или это просто мужское оправдание за то, что они не к месту используют свое физическое превосходство. Не думаю, что мне понравилась бы чья-то жестокость, даже если бы это был человек, которого я люблю.
— О, вы говорите так только по неопытности в подобных делах, — сказал он. — Любовь сама по себе чувство сродни мазохизму, не только в физическом смысле, но и в духовном. Любя искренно и от всего сердца, человек готов пойти на все, на любые муки ради любимого. Впрочем, думаю, ваши холодные британские сердца вряд ли способны на такое. Для вас любовь скорее приятная дружба, взаимопонимание, а не страстный захватывающий бой.
— А что плохого в хорошей, крепкой дружбе? — спросила она. — Лучше хранить тепло, чем все время жить в огне.
Он засмеялся над этими словами.
— Боже, как мало вы еще знаете, — поддразнил он ее, — как многому вам нужно научиться. Я почти завидую мужчине, которому достанется привилегия быть вашим наставником.
— Я заметила, — сказала она с въедливой ноткой, — что вы намеренно произносите слово «учитель». Мне даже начинает казаться, сеньор, что в вашем представлении женщины — это дикие кошки, которых надо хлыстом учить ласкаться и мурлыкать.
— Какое у вас бурное воображение, Лиза. — В его глазах на мгновение вспыхнул маленький огонек, словно она разбудила в нем желание проникнуть в ее душу и испытать ее своим изощренным умом. Одна только мысль об этом заставила каждый нерв в ее теле напрячься. Трудно было предположить, какие затаенные секреты он выудит на свою потеху, какие душевные тайны откроет, чтобы всласть посмеяться над ней.
Тоненькая, взволнованная, она снова повернулась к удивительному, словно живому, портрету.
— У вашего предка, завоевателя, удивительная внешность, — сказала она. — И вы очень на него похожи.
— Наверное, вы хотели сказать, что я пошел в него, и не только внешне, — протянул он. — Мадресита говорит, что она специально повесила у себя этот портрет, так как я отказываюсь позировать для своего портрета. А еще она считает, что таким я сам представляюсь себе. Может, она права, кто знает? Уверен, что вы с ней согласитесь.
— Несомненно, — призналась Лиза. — Бытует же такое мнение, что люди, похожие внешне, внутренне оказываются во многом схожи и что время от времени происходит воплощение в человеческом теле святого или дьявола.
— Ах дьявола. — Это слово сорвалось с его губ, как охлест хлыста. — Вы вынуждаете меня ответить вам тем же. Вы этого хотите, может быть, даже не понимая того? Хотите испытать меня, посмотреть, как далеко я могу зайти, приручая женщину? Я не святой, отнюдь, и, если меня довести, вполне могу стать дьяволом.
— Со мной вам это не удастся! — Девушка попятилась от него, и пальцы ее сжались, словно она готова была защищаться, как дикая кошка, если только он посмеет к ней прикоснуться. В глазах его была насмешка, они сверкали и искрились, и неизвестно, что бы произошло, если бы в этот момент не открылась внутренняя дверь из покоев и в маленькую гостиную не вышла бы Мануэла. Вздох облегчения Лизы смешался с радостным восклицанием компаньонки, увидевшей, что они уже пришли на аудиенцию к графине.
Лиза провела рукой по волосам, про себя отчитывая графа за то, что он не дал ей ни минуты, чтобы причесаться и привести себя в порядок перед такой важной встречей. То он говорит, что нельзя появляться перед графиней в брюках, теперь требует, чтобы она шла знакомиться с его бабушкой как есть. Лиза сделала глубокий вдох, словно пловец, ныряющий на большую глубину, и вошла с Леонардо де Маркос- Рейесом в спальню графини. Он показал жестом, чтобы девушка вышла вперед, и та машинально послушалась, как механизм, который завели на некоторый срок и который может сломаться, когда завод закончится.
Лиза ожидала королевского приема — и не была разочарована. Первым делом она увидела великолепный бархатный балдахин над кроватью, скрепленный в центре украшением в виде короны, от которой расходились складки блестящего бледно-желтого материала. Кровать стояла на возвышении, к которому вели несколько ступенек. Девушка смотрела на изогнутые рамы старинных окон, из которых открывался романтический, сказочный вид на башни замка. В огромной вазе из алебастра стояли большие пионы насыщенно-розового цвета. А на кровати, с самым царственным видом, сидела уже немолодая женщина, которой удалось сохранить бесподобную красоту. В недавнем прошлом волосы у нее были такого же цвета воронова крыла, как у Леонардо, теперь же они лежали белой серебристой шапкой. Темные повелительные глаза были подчеркнуты тушью и густыми синими тенями. Высокие скулы покрыты румянами, такими же яркими, как лепестки пиона. Полные губы были накрашены яркой помадой.
Лиза понимала, что неприлично долго смотрит на графиню, но ничего с собой не могла поделать. Когда Леонардо говорил ей о старомодных пристрастиях графини, она представляла себе суровую старуху в черном викторианском платье, с чопорным, некогда красивым лицом, не знавшим косметики.
Перед Лизой сидела женщина в кружевной накидке розовато-лилового цвета, опираясь на огромные шелковые подушки, подложенные под спину. Густо-розовое покрывало на постели было завалено журналами, письмами, гребнями, зеркальцами, коробочками со сладостями и драгоценными побрякушками.
Это было скорее похоже на роскошный будуар великой актрисы… или императрицы, и Лиза испытала почти истерическую потребность сделать реверанс или что-то такое.
Вместо этого широко открытыми глазами она таращилась на Леонардо, который подошел к графине и посмотрел на нее с вопросительным выражением лица. Говоря с бабушкой, он вкраплял в свою речь отдельные английские слова, чтобы Лизе было легче его понять.
— Мы пришли по твоей просьбе, Мадресита. Мануэла сказала мне, что ты сгораешь от нетерпения увидеть мою будущую невесту. — Граф повернулся к Лизе и поманил ее к постели.
Он стоял рядом, не поднимаясь на возвышение, но был таким высоким, что его глаза находились на уровне лица графини. Однако Лизе пришлось подняться по ступеням, чтобы оказаться прямо у постели графини, которая с нескрываемым интересом разглядывала ее с головы до ног. Лиза тут же смутилась, вспомнив, что непричесана, да еще впутана в ужасный обман. Ей трудно было поверить, что она дала втянуть себя в такую нелепую, двусмысленную ситуацию. Однако вот она стоит под пристальным взглядом гордой надменной старухи из старинного аристократического испанского рода и должна ее убедить, что ее не менее гордый и надменный внучок выбрал себе в невесты девушку с взлохмаченными светлыми волосами, с лицом не более чем по-юному очаровательным и фигурой скорее плоской, чем с аппетитными женскими формами.
Графиня наверняка быстро распознает эту дешевую комедию. И в тот самый момент, когда Лизе показалось, будто она заметила насмешливое выражение в прекрасных, густо подведенных глазах этой женщины, старуха протянула Лизе руку, унизанную тяжелыми перстнями, и сказала:
— Добро пожаловать в Эль-Сефарин, дитя мое. Леонардо мне о тебе рассказывал, да-да, но одно дело увидеть невесту своими глазами, и совсем другое — пытаться ее представить по описанию. — Рука, на которой блистали драгоценные камни, схватила Лизу за запястье с поразительной силой, и длинные костистые пальцы сжали его с хищной цепкостью. В какой-то момент Лиза запаниковала. Ей захотелось вырвать руку, закричать, что она не плод воображения Леонардо, который выдумал некую англичанку, якобы свою невесту, только чтобы предотвратить навязанный ему брак… брак без любви, сделавший несчастной его мать.
Лиза почти уже поддалась нахлынувшему на нее чувству, когда графиня вдруг притянула ее близко к себе и с властным взглядом темных глаз сказала ей ласково, но твердо:
— Можешь поцеловать меня, деточка. У тебя милое личико. Я приветствую тебя в качестве будущего члена семейства де Маркос-Рейес. Ты наверняка уже знаешь, что это старинный и славный род, несмотря на то, что сейчас от него остались только двое: старуха и взрослый мужчина, который, как я с радостью вижу, готов выполнить свой долг ради продолжения нашей линии.
Говоря все это, графиня подставила надушенную щеку Лизе, и та прикоснулась к ней губами.
