когда вы все еще оставались варварами, ты ведь знаешь это.
Девочка склонила темноволосую голову над струнным инструментом, происшедшим от тех, на которых играли в ионических храмах много веков назад. Полилась непривычная для Домини греческая мелодия. Домини слушала и думала о Поле, — тигре, таившемся за располагающей внешностью.
Тигр, тигр, мурлыкающий в темноте, с дымчато-золотыми глазами, сонными от страсти, которую она в нем будила и которую ненавидела. Она стояла совершенно неподвижно, устремив взгляд на юношескую фотографию мужа.
— Ты хорошо играешь, Кара, — заметила она, когда музыка смолкла.
— На этом инструменте любая музыка хорошо звучит. — Кара ласково погладила мандолину. — Поль всегда дарит мне то, что я люблю. Однажды, вернувшись из поездки, он привез настоящий розовый куст с прикрепленными к веткам игрушечными поющими птичками. Но это было, когда я была моложе.
Домини улыбнулась, а когда вышла от Кары и отправилась в свою — и Поля — комнату, странная греческая музыка неслась ей вслед.
Она открыла двери в большую двойную спальню, вошла и замерла, заметив Поля, стоящего на балконе. Он обернулся, почувствовав ее приход, и быстро пошел навстречу, держа в длинных пальцах тонкую сигару.
— Тебе нравится старый дом над гаванью? — с улыбкой спросил он.
Домини прошла в центр комнаты, и он увидел, как сухо блестят ее глаза, будто наполненные замерзшими слезами.
— Что ты хочешь услышать в ответ, Поль? Что все здесь очаровательно и я в восторге? — Усталым, исполненным безнадежности жестом, она убрала с глаз выгоревшую прядь волос. — Дом очарователен, но полон твоих родственников, и они обязательно догадаются, как обстоят дела между нами. Знаешь, о чем только что говорила Кара?
— Не буду даже пытаться угадывать, — протянул он, поднимая сигару ко рту и делая затяжку; голубой дым спрятал выражение дымчато-золотых глаз.
— Она говорила о детях, — бросила ему в лицо Домини, — наших детях.
— Сожалею, если Кара расстроила тебя. — Взгляд его стал жестким, он увидел презрение на лице жены. — Но она еще почти ребенок, и потому говорит все, что приходит на ум. Ты не должна воспринимать ее детскую болтовню серьезно.
— Уж не предлагаешь ли ты, чтобы я воспользовалась твоим советом в отношении всех остальных? — потребовала ответа Домини. — Мы станем разыгрывать представление счастливой пары молодоженов, у которой ни единого облачка на горизонте?
— Греки не демонстративны на публике, и мои родственники скорее оскорбились бы, чем обрадовались, если бы ты вешалась мне на шею, — он насмешливо улыбнулся, — выказывая свои восторженные чувства — то есть, если бы имела их, — открыто.
— Меня утешает уже то, что я не должна изображать невесту с сияющими от счастья глазами. — Домини резко рассмеялась. — Я всегда была лишена способностей притворяться, даже ребенком. Если говорили, что в лесу живут эльфы, я просто верила.
— А как насчет единорогов, Домини? — он поднял сигару и улыбнулся сквозь облако дыма. — Помнишь, ты купила его на все имеющиеся деньги и сжимала в руках, как дитя, когда бежала подарить мне?
— О, именно ребенком я и была тогда, — холодно заметила Домини. — Дурочкой, несколько часов распевавшей, как… как ослепленная птица.
— О, — улыбка сошла с его лица, будто вытравленная кислотой, — ты учишься быть жестокой, Домини.
— У меня великолепный учитель, — бросила она через плечо, вынимая из комода белье, а из гардероба длинное платье. — Ты мой учитель, Поль.
Она вышла в маленькую смежную ванную комнату и закрыла за собой дверь в восторге оттого, что причинила ему боль. Тот единорог! Он стоял на письменном столе в его мрачноватом кабинете, в доме на Орлином утесе, такой неуместный со своим маленьким изогнутым рогом рядом с большим эбонитовым письменным прибором. Поль, казалось, получал жестокое удовольствие от этого символа ее слабости, — полной сдачи на его волю, но больше это не повторится. Тогда, на вилле, каждое сказанное ею слово было совершенно серьезным. Он мог пользоваться купленным, но ее сердце останется свободным.
Выходя из-под душа, она увидела свое отражение в зеркале на стене. Глаза показались ей глазами незнакомки, и, завернувшись в полотенце, она испуганно уставилась на себя. Где Домини Дейн, которая ребенком искала эльфов в сомкнутых лепестках цветов и которая в семнадцать лет мечтала о высоком молодом человеке с веселыми глазами и гривой золотистых волос? Домини закрыла глаза, чтобы не видеть лицо в зеркале, лицо женщины, принадлежащей человеку, которого не любит.
Домини быстро уяснила, что греки предпочитают есть на воздухе, при свете солнца или звезд, и их vradi, вечерняя трапеза, начинается поздно. Они задерживаются за столом, беседуя о множестве вещей, и часто отправляются спать заполночь.
Уже показались звезды, когда Домини с Полем вышли во внутренний дворик к накрытому столу, освещенному фонариками, висящими на стенах. На ней было надето абрикосовое гипюровое платье, а волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам, красиво обрамляли лицо. В темном вечернем костюме, Поль казался еще выше. Темный костюм и подчеркнуто вежливые манеры Поля усиливали впечатление хрупкости фигурки Домини, которая привлекла внимание молодой женщины, стоящей с бокалом коктейля в руке у ярко освещенного фонтана. Платье цвета нектарина с глубоким вырезом и иллюминация вокруг фонтана делала более броскими ее остро выступающие скулы, таинственные с поволокой глаза и шикарный узел темных волос, закрепленных на затылке.
Уверенной походкой женщины, сознающей свою привлекательность, она направилась к Полю и Домини, которая уже догадалась, что это и есть Алексис, вдова Лукаса, утонувшего полтора года назад.
Поль представил их друг другу, и Алексис с холодным спокойствием разглядывала Домини, расспрашивая, как ей понравился Анделос. Она очень хорошо говорила по-английски, а голос был такой низкий, густой и чувственный, будто горло наполнено сливками.
— Надеюсь, вам не покажется, что вы отрезаны от всего мира и цивилизации в доме Поля? — протянула она, когда тот повернулся к столу, чтобы налить аперитив. Его тетка и Кара еще не появились.
— Я привыкла жить в загородном доме, — ответила Домини и поблагодарила Поля за поданный аперитив. Она и не ожидала, что ей особенно понравится Алексис, и предположение, что та принадлежит к типу людей, живущих только для себя, подтвердилось. Это сразу бросалось в глаза, как и навязчивый запах амбры от духов, которыми она пользовалась. В ней все напоминало гладкую изнеженную персидскую кошку.
— Этот дом! — Смех ее был таким же соблазняющим, как и ее тело. — Поль, разве я не говорила тебе давно, что он похож на крепость… на убежище отшельника?
— Говорила, — подтвердил он, отхлебывая из бокала и встречая ее взгляд. — Но он построен так, чтобы человек в нем мог укрыться от бестолковой суеты так называемой цивилизации.
— Но Домини — женщина, — эти чуть порочные глаза, казалось, обшарили фигурку, стоящую с ним рядом, — и такая хорошенькая, что ей определенно наскучит быть упрятанной в твоей уединенной берлоге. Я сошла бы с ума от скуки.
— Ты суетливое создание большого города, Алексис, — он слегка улыбнулся. — Домини же деревенская девушка, которая, я надеюсь, будет получать удовольствие от моря и шепота сосен в ночи, нашего уединенного пляжа и прогулок в лесу.
— На самом деле? — Алексис глазела поверх своего бокала на Домини, которая никогда еще не ощущала такой неприязни, какую она почувствовала к этой женщине. Алексис нисколько не интересовало то, что жизнь в доме на Орлином утесе может показаться одинокой для жены Поля. Домини понимала, что Алексис была просто красивой кошкой, вонзающей свои коготки в кого угодно, просто чтобы почувствовать их остроту.
— Уверена, мне понравится лес, — заметила Домини. — Он будут напоминать мне… о доме.
— Не дай лесным нимфам завлечь тебя в чащу, kyria, — хитро улыбнулась Алексис. — Ты можешь заблудиться.
— Я с детства знаю эти леса, — отрывисто проговорил Поль. — Если Домини заблудится, я скоро найду
