— Нет.
Люк сердито выдохнул.
— Он сказал: «Теперь или никогда». Такой вот мужик. Кейси разрывается на части, он хочет ехать с отцом, но не хочет пропускать матч.
— Как он может поступать так с сыном?
— Запросто. Мать Кейси говорит, что он всю жизнь так себя вел: делал, что хотел, когда хотел, и — плевать на всех остальных.
— Господи, что же нам делать?
— Мы зависим от решения Кейси.
— Как ты думаешь, есть такой вариант — парень не поедет с отцом?
— Не знаю, но Кейси уже не ребенок и начинает понимать, что за фрукт его отец. На сей раз он, может быть, и откажется плясать под его дудку.
— В твоих словах звучит что-то личное.
— Так и есть. Я со временем расколол своего деда. И хотя очень его любил, но понял, что он во всех делах исходит из своего эгоизма. А я с этим не захотел мириться.
Андреа заметила это и раньше: во всех значимых делах Люк проявлял себя как человек, живущий для других.
— Я благодарна тебе за то, что ты делаешь для Кейси, Люк. Ему как раз сейчас страшно нужен такой человек.
— Ему страшно нужен отец, не временный, а постоянный.
— Ну почему ты никогда не принимаешь добрые слова в свой адрес?
— А почему это так тебя беспокоит?
Он так быстро перевел разговор на нее, что Андреа растерялась.
— Потому что я всегда думаю о тех, кто делает добро, помогает тем, кто нуждается в помощи. А ты почему-то всегда отвергаешь благодарность.
— Это в тебе говорит пастор Мейерс. А что думает обо мне Андреа? Почему она беспокоится обо мне?
Ее рука крепче сжала телефонную трубку.
— Ты говоришь обо мне как о двух разных людях, а я — один человек.
— Значит, ты заботишься обо мне точно так же, как и обо всех других прихожанах?
— Конечно.
— Можно ли сделать вывод, что Нед Стивенс, к примеру, значит для тебя то же, что и я? И целовал тебя так же, как я?
Он заставляет меня краснеть даже по телефону, подумала она.
— Это не смешно, Люк.
— Совершенно с тобой согласен, — сказал он неожиданно серьезным тоном. — Еще хотел тебе сказать: после матча в среду я приглашаю тебя к себе домой.
— На какой срок? — спросила она. Наконец-то решилась заговорить о том, что ее мучает так давно. От его ответа зависит все: или он сделает предложение, или любые отношения с ним отпадают. Если он предложит обычный любовный роман, у нее будет лишь один выход: бежать из этого прихода — может быть, даже в другой штат. Она не сможет остаться в одном с ним городе, это будет слишком больно.
— На всю долгую, долгую ночь, — сказал он после паузы.
Этими словами он захлопнул дверь в их будущее. Он подтолкнул ее к решению, которое она продумывала уже давно.
— Люк, сразу после матча я уеду из города. — Он молчал, и она заговорила быстрее: — Я тебе уже говорила в Санта-Фе, что у меня не было отпуска больше двух лет.
— Я поеду с тобой.
— Эт-т-то невозможно, — пролепетала она.
— Почему же?
— Потому что в этой поездке будет сразу и работа, и отдых.
— Как прикажешь это понимать?
Она сжалась от злости, прозвучавшей в его голосе.
— Это будет нечто вроде командировки, я еду вместе с друзьями, двумя священниками из Окленда.
— Едешь куда?
— На Аляску.
— Как долго ты там пробудешь?
Она зажмурилась от охватившего ее страдания.
— Это зависит не от меня.
— Андреа, перестань говорить загадками, черт возьми!
У нее чуть не сорвалась с языка фраза о том, что он всегда именно так и говорит. Но сейчас не стоило ссориться, это ни к чему бы не привело.
— Дело в том, что я собираюсь перевестись в другой приход, — сказала она, хотя предполагала это сделать по крайней мере лет через пять.
После долгого молчания он проговорил:
— Я думал, что этот приход для тебя — дом родной.
— Да, но не вечный. Церковное начальство вообще считает, что мы должны время от времени перемещаться. Такая система как бы обновляет нас, священников, напоминает нам, что мы служим Богу, а не конкретным людям. Здесь, в Альбукерке, я была под крылом у отца Пола, теперь у меня будет возможность поработать самостоятельно, и это интересно.
— Значит, ты после двух лет работы просто хлопнешь дверью и уйдешь? Бросишь ребят, отца Пола, всех верующих, которые тебя любят?
Он вонзил нож так глубоко и с таким знанием дела, что сердце у нее почти закровоточило. Но все равно, сегодня ночью она напишет два заявления об уходе: одно — отцу Полу, другое — прихожанам.
— А что за спешка? Почему именно на этой неделе? — Его вопросы звучали как ружейные выстрелы.
— Потому что такая возможность возникает не каждый день. Мне нужно срочно принимать решение.
Вот так-то, чем скорее, тем лучше. Слава Богу, устав церкви требует, чтобы священник подавал заявление не раньше чем за месяц. Если у нее не будет Люка, она может начать новую жизнь в любом месте, но подальше от него, чтобы не было ни малейшей возможности встретиться случайно.
— Не понимаю, где ты сможешь получать такую же радость от своей работы, какую получаешь здесь, в Альбукерке? Что это за место?
— Оно может быть расположено на воде.
— Не понял.
— Это церковь, размещенная на корабле, она обслуживает поселки, где живут рыбаки и лесорубы, в основном в отдаленных местах. В них живут семьи, редко бывающие в городах: наверняка не чаще чем раз в год. Получается, что церковь сама приходит к ним. Это новый метод, и он мне очень нравится.
Лукас ответил ей изменившимся голосом:
— В этих поселках полным-полно мужиков без всяких моральных устоев, и каждый стремится затащить в постель любую бабу. У тебя будет такая работенка, после которой арестанты Ред Блаф покажутся тебе святыми.
— Если бы все было так плохо, Объединенный церковный совет не вел бы там никакой религиозной работы.
— Знаешь, мне почему-то кажется, что причина твоего бегства — я сам. И ты только из-за меня придумала этот путь к самоубийству. Ты меня защищала перед людьми, а в душе считала бывшим зеком, видимо, таким я и остался для тебя. И эту горькую пилюлю ты не можешь проглотить.
— Нет, Люк, нет! — закричала она во весь голос. — Ты не должен так думать. — В эту секунду она решила сказать ему все; пусть им обоим будет неловко, но это после, а сейчас не имеет значения. — Если
