отказывается, думаю, считает, что это мои деньги.
Но Джо, почему ты не поехал повидаться с ней?
Думал, это пустое. Нельзя вернуть прошлое, Стерн, просто нельзя. Я знаю. Я никогда не полюблю другую женщину так, как любил ее, но все равно нельзя вернуть прошлое. Это было слишком давно, и я это как-то пережил, чего бы мне это ни стоило… Иначе нельзя.
А что твой сын?
Джо улыбнулся.
Бернини. Хорошее имя она дала пареньку. Я скоро с ним повидаюсь, но Моди не увижу и не хочу, чтобы она знала, так будет лучше. Ее жизнь как-то наладилась, и я не хочу расстраивать ее, особенно сейчас, почти сразу после смерти Сиви. В конце концов, он был ее семья. Отец, и брат, и все на свете. Другой семьи она не знала. И думаю, ей больно обо мне вспоминать. Нужно время. Так что когда-нибудь — может быть. В другое время, в другом месте. Слушай, я хочу попросить тебя об одолжении. Если ей понадобятся деньги, в смысле, если она когда-нибудь будет действительно отчаянно нуждаться, дай мне знать, напиши мне, и я тебе пришлю. От тебя она примет деньги, если не будет знать, что мы с тобой знакомы, а она не знает. В те дни, когда у нас был тот домик в Иерихоне, я никогда не говорил ей, для кого переправляю оружие. Так ты ей не скажешь? Сделаешь это для меня? Я смогу передать ей денег через тебя, если она будет нуждаться?
Стерн кивнул.
Конечно.
Спасибо, я очень это ценю. Теперь перейдем к невероятным местным новостям. Мы с Каиром через несколько дней выходим из игры. Мунк не знает, но все уже кончено.
Ты уезжаешь из Иерусалима?
Судьба, Стерн, судьба.
Куда?
Я? В Новый Свет, конечно, куда же еще. С тех пор как я познакомился с Моди и она рассказала мне о своей бабушке — из племени индейцев-шайенов, я просто очарован американскими индейцами. Хочу их увидеть. Может быть, даже попробую пожить с ними какое-то время.
Стерн улыбнулся.
А Каир?
Он вернется в Африку. Ты ведь с ним не знаком?
Нет.
Тем больше утрата. Чудный парень, просто чудный. Умеет хранить секреты, которые ему открываешь, а потом слышит те, что не открываешь, и хранит и это тоже. Кто бы ни был старина Менелик, его надо причислить к лику святых уже за то, что он так воспитал Каира. Кто он был такой, Стерн?
Лучший друг Стронгбоу.
Это уже немало.
Да.
Но зачем тебе влачить жалкое существование под этим бременем, Стерн, зачем. Ни один человек не может так жить.
Да уж.
Чертова дрянь это ламповое масло. Зажигает фитилек, но он сразу сгорает до конца.
Джо? Что насчет Хадж Гаруна?
Знаю, я об этом думал. Мунк за ним присмотрит. Если он так хочет заполучить этот чертов город, пусть берет ответственность за Хадж Гаруна.
Все будет в порядке?
Господи, да откуда я знаю. Думаю, да. Он прожил один три тысячи лет до того, как я его встретил. Почему бы ему и без меня не пожить?
Потому что времена меняются, Джо.
Так они всегда меняются. В Иерусалиме, в Старом городе. А ты? Будешь и дальше делать свое дело?
Да.
Не хочу тебя обидеть, но ты же знаешь, что не достигнешь цели.
Может быть.
Не может быть. Точно, ты сам знаешь. Вся соль в том, будешь ты продолжать или нет?
У меня нет выбора.
Джо подался вперед и положил руки на стол. Он смотрел на проступившие вены, которых еще несколько лет назад не было.
Нет выбора, Стерн?
Стерн медленно кивнул.
Да. Так иногда кажется.
Джо закрыл глаза и покачал головой. Стерн говорил очень тихо.
Джо? Тот вечер в Смирне?
Я слышу тебя.
Дым и огни, ты помнишь?
У нас ведь не оставалось выбора, правда? Мы вместе приняли это. Да, я помню.
И Сиви сошел с ума.
Да, и больше не вернулся. Сентябрьское воскресенье в двадцать втором.
И Тереза билась головой об пол и кричала «Кто это?»
Я слышу. Я с той поры слышал это еще раз и до сих пор слышу этот крик — бедная малышка.
А Хадж Гарун?
Да, он волочил за собой длинный окровавленный меч, всхлипывал и все бродил по саду, теряясь в цветах, в дыму и пламени, он терялся, бедные кожа да кости, благослови его Господь. Сердце разрывается, как вспомнишь, — он, и его линялая желтая накидка, и ржавый рыцарский шлем, он стоял в саду, сжимая меч, с оружием в руках встречая турецкого солдата, который шел прямо на нас. Дуло винтовки смотрело прямо ему в грудь, но Хадж Гарун стоял насмерть, он был готов защищать невинных, защищать свой Священный город жизни старым мечом в ужасной Смирне, это было страшно, я успел умереть за него раз десять, не меньше, прежде чем достал пистолет и выстрелил солдату в голову. И ты знаешь, о чем он меня недавно спросил? Не вооружиться ли нам, потому что арабы и евреи пойдут войной друг на друга. Нам двоим, только представь себе. Мы двое, стоим плечом к плечу и защищаем Иерусалим. Что ты на это скажешь? Это бессмысленно, но похоже на реальность. Слишком похоже.
И еще одно, Джо. Еще кое-что.
Джо потер глаза и осушил стакан.
Да, и это тоже. Хорошо, тогда, воскресным вечером, мы должны были сделать и это. Эта маленькая армянка на набережной, в лучшем выходном платье, черном выходном платье, потому что было воскресенье. Не больше восьми лет, изнасилованная и истекающая кровью, она уже почти не дышала и лежала там одна, в этом адском дыму, среди криков и смерти. Одна только смерть кругом, вот и все, огонь с одной стороны и гавань с другой, и некуда идти, некуда отнести ее, и она умирала от невыносимой боли. И то, что сделал ты, Стерн, то, что должен был сделать я, — и хотелось бы мне, чтобы это сделал я, чтобы это тебя не мучило. Пожалуйста, сказала она по-армянски, и ты перевел это мне, но я не сделал ничего, и поэтому сделал ты, и это должен был сделать я, но я был слишком зол на тебя, и на Моди, и на весь чертов мир. Я был зол на себя, если честно. И в конце концов, что ты сделал, Стерн, если не прекратил мучения умирающего ребенка? Прекратил пытку. Она бы не пережила эту ночь.
Джо?
Я говорю тебе, Хадж Гарун сделал то же самое, и поэтому-то он и всхлипывал в саду. Там был старый армянин, ему выкололи глаза, и он шел прямо в огонь. Кровавые клочья свисали у него из глазниц. Кровавые слезы, Стерн. Неподвижные слезы.
