сделать я. Ей не надо было просить тебя приехать в Атмор.
— Она и не просила, — сказала я. — Предполагалось, что я встречусь с ней в Лондоне. Она сказала неправду вчера.
— Тогда почему ты приехала? — продолжал он упрямо допрашивать.
Я помедлила с ответом и начала неуверенно:
— Разве мы не должны… не должны кое-что обсудить? Обычные в таких случаях формальности?
— Такие, например, как не полагается ли тебе половина Атмора, не так ли?
Я оттолкнула Дейдри и вскочила. Теперь я могла взглянуть ему в лицо.
— Мне ничего от тебя не надо, и ты знаешь это очень хорошо. У меня есть работа, и я не беспомощна. Если ты хочешь знать, почему я приехала, я скажу тебе. Я хотела знать, действительно ли ты хочешь всего того, что ты затеял.
Он взглянул на меня с удивлением, которое выглядело неподдельным.
— Если я действительно хочу? Но что другое ты могла ожидать после твоего поведения? Как только ты могла вообразить себе, что я захочу снова увидеть тебя?
— Мое поведение было достаточно отвратительным, — согласилась я. — Но не таким, как тебе представил его Марк. Кажется, ты простил его.
— Одно дело брат, но есть кое-что, что непростительно жене. Мне не нужна женщина, которой нельзя доверять.
Знакомое чувство отчаяния оттого, что меня не захотят выслушать, не захотят понять, снова возникло во мне. Именно эта безнадежность толкнула меня на то, что я сбежала, надеясь, что каким-то образом его чувство ко мне, если он будет скучать, сделает то, что не способны сделать слова.
— Да, — сказала я. — Это было непростительно. Этого бы не случилось, если бы я не позволила. Но я никогда не думала, что ты допустишь, чтобы я ушла навсегда. Я поехала в Лондон и ждала. Я думала, что ты приедешь за мной.
— Я не играю в такие игры, — сказал он. — Ты всегда вела себя как капризный ребенок, с меня было достаточно, и я больше уже не мог этого терпеть.
Что я могла сказать ему? Что прошло два года, и что я повзрослела гораздо больше, чем на два года, и что я не хочу ничего иного, как еще один шанс? Конечно, я не могла сказать ему это. Я не могла забыть о своей гордости до такой степени, чтобы униженно молить его о любви, которую он не мог дать.
Я пошла к пролому в стене и дорожке, что шла через лес.
— Я очень скоро уеду, — уверила я его. — Конечно же, мне не следовало приезжать.
Он не сказал ни слова, пока я не поравнялась с проломом. Его голос остановил меня.
— Я приходил сюда и искал тебя в тот день, когда ты уехала, — сказал он спокойно.
Я застыла, боясь повернуться.
— Мэгги сказала мне, что ты уезжаешь, — продолжал он. — Она сказала, что ты решила пройтись, прежде чем уехать на автобусе, и я подумал, что наступил очень важный момент, когда все мое будущее было брошено на одну чашу весов.
Дейдри возле меня начала поскуливать. Она очень чутко улавливала настроение людей, которых любила. Интонации, звучащие в наших голосах, насторожили ее, и она начала бегать взад-вперед от меня к нему.
— Прекрати, — приказал Джастин. — Сидеть. Успокойся, старушка Мак.
Собака повиновалась, но продолжала поскуливать, как будто умоляла нас о чем-то.
— Ты, должно быть, уже ушла, я пришел слишком поздно, — сказал Джастин.
И снова я не сказала ничего. Если ему было, что предложить, он должен это сделать. Я и так уже сказала слишком много.
Он слез с окна и пересек зеленую лужайку перед часовней. И так он ходил туда-сюда, пока не оказался вблизи проема в стене, под которой умер Даниэль.
— Я виню себя в том, что случилось вчера, — сказал он. — Надо было починить стену, не откладывая. Я все время был занят и все время откладывал и откладывал это дело.
Я судорожно выдохнула. Его выбор был сделан. Я не могла сказать ничего, что имело бы для него значение. Итак, я могу поговорить о Даниэле.
— Полиция действительно думает, что это был несчастный случай?
— Конечно, а что еще?
— Не знаю, — начала я. — Но вчера я видела его совсем незадолго до смерти, и он пытался сказать мне что-то о туре в шахматном саду. Я не была способна понять, что он имеет в виду и почему он говорит мне об этом так настойчиво.
— В последнее время у него не все было в порядке с головой, — сказал Джастин. — Он все время на что-то таинственно намекал или ударялся в сентиментальные воспоминания.
— Возможно, он что-то знал, — предположила я. — Возможно, он что-то знал о том, что начало недавно происходить в Атморе и…
— Тогда бы он сказал мне, — отрезал Джастин. — Не позволяй снова разыгрываться своему необузданному воображению, Ева.
Я игнорировала язвительность его слов.
— Как был одет Даниэль, когда стена упала на него? Ты это можешь мне сказать?
— Одет? Разве ты не видела, когда мы принесли его ночью? Пиджак, вельветовые штаны.
— А голова? Что бы он мог носить на голове?
Джастин начал терять терпение.
— О чем ты говоришь? Если у него было что-то на голове, то, я полагаю, это упало, когда обрушилась стена.
— Мы могли бы поискать, — сказала я. — Если это где-то здесь…
Джастин достаточно терпел то, что он считал моим чистейшим капризом. С высоты своего роста он с раздражением смотрел на меня.
— Давай оставим в покое старика Даниэля. Я пришел сюда говорить с тобой не о нем. Я пришел, чтобы сказать, что не желаю, чтобы ты оставалась в Атморе. Тебе следует понять, что я не позволю, чтобы из-за меня страдала Алисия. Что бы ни случилось, я не позволю ей и себе порвать наши отношения. Она — это все, чего я хочу, и в данных обстоятельствах ты ничего не сможешь сделать, чтобы разрушить мои планы. Я надеюсь, что формальности могут быть улажены быстро и спокойно. Нет смысла больше ждать.
Он щелкнул пальцами Дейдри, и она побежала к нему, затем снова через проем — ко мне. Затем она немного пробежала с ним. И хотя ей трудно было сделать выбор, она ушла от него и вернулась ко мне. Она положила на меня лапы и залаяла, как будто упрекала меня, как будто знала, что Джастин и я принадлежим друг другу, и не могла понять, почему мы разговаривали так сердито и разошлись в разные стороны.
Я упала возле нее на колени и прижалась к ней, чтобы удержаться от слез, я боялась плакать. Препятствия на моем пути были слишком велики, чтобы я могла их одолеть. Даже то, что я мучительно жаждала любви, было препятствием почти непреодолимым. Казалось, не было никакой возможности справиться со всем этим. Если я ошибалась в прошлом относительно Алисии, и если Джастин ошибался в отношении меня, то мы обязаны были сказать это. Мы обязаны были признать наши ошибки и исходить из этого. Но «это» кануло в прошлое, и было уже слишком поздно.
«Слишком поздно» — эти слова ранили больше, чем все остальное. Эти слова звучали в моих ушах на всем пути к дому. Все стало еще хуже, и выход из этого положения погрузился во тьму еще более густую, чем был раньше, и еще более затерялся.
Дейсия поджидала меня на террасе.
— Он нашел тебя? — спросила она.
— Тебе не следовало бы посылать его искать меня, — сказала я ей.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Опять все испортила, не так ли? Вы, американцы, хорошо умеете делать это. Вы слишком чувствительны. Когда он спросил меня, видела ли я тебя, что я могла сказать ему, кроме того, где ты была? Я упомянула, что ты в желтом свитере и что тебя будет легко увидеть среди деревьев еще издали. И знаешь, что он сказал? «Она всегда любила носить желтое». Это именно его слова. И знаешь, как он
