— Возможно. Я уже говорил о ней с врачами. Вероятно, в старой библейской идее одержимости злыми духами есть доля правды! Полагаю, мы все бываем одержимы злыми духами и тогда-опрашиваем себя, что на нас нашло? Но в данном случае что: можно здесь сделать против ее воли? Я не могу представить Кэтрин в кабинете психиатра. Она считает себя здоровее любого из нас. Ей нравится быть такой, как она есть! Пока Кэтрин не перейдет опасную грань, никто не сможет с нею ничего поделать! А она уже близка к этому!
Я молчала, страдая вместе с ним. Ливень кончился, снаружи до нас доносился шум порывистого ветра, а снизу — звуки музыки. Однако здесь, в коридоре, было тихо и глухо. Как и в моем сердце!
Неожиданно я бросилась в его объятия, чтобы дать ему единственное утешение, которое могла предложить и на несколько секунд время Для нас, казалось, остановилось.
Но тут скрипнула ближайшая дверь, затем сразу же тихо закрылась. Кинг отпустил меня, мы отодвинулись друг от друга, понимая, что не имеем права на свободную любовь. В коридоре стояла тишина. Мне стало страшно.
— Кто это был? — прошептала я. Он помотал головой:
— Не знаю. Идите лучше к себе в комнату, дорогая. А я вернусь к гостям.
— Когда вы покинете дом? — поспешно спросила я. — Вы должны скорее уехать, должны!
Он отвернулся от меня, ничего не ответив, и я проводила его взглядом, пока он спускался по лестнице.
Через мгновение я уже была в своей комнате, заперла дверь, прижалась к ней спиной и постаралась успокоить биение сердца. Так больше не может продолжаться! Или ему, или мне придется уехать! Я хотела любить его открыто, откровенно, без тайных встреч украдкой и подозревала, что он хотел того же. Но между нами стояла Кэтрин со своей истерической ненавистью, становящейся все более опасной!
Постепенно к немного успокоилась, подошла к комоду и увидела в зеркале ошеломленную женщину с серыми, тревожно открытыми глазами и приоткрытым ртом. Как нередко и раньше, я задумалась, какой же меня видят люди и что они обо мне думают? Но по мере того, как я вглядывалась в свое отображение, оно переставало казаться мне таким уж знакомым, словно принадлежало другой женщине, менее уязвимой, чем я. Голос, когда я заговорила вслух, принадлежал мне, но был направлен ко мне от более критически настроенной девушки, которую я видела в зеркале.
— Будь честной! — с вызовом сказала она. — Говори себе правду и научись принимать ее! Когда умерла Хелен, ты разрушила вокруг себя все ограды, осталась одна, без защиты, и влюбилась в первого встречного мужчину, который проявил к тебе каплю доброты. Будь у тебя хоть немного мужества, ты бы посмотрела в лицо фактам! Он одинок, благодарен тебе и тронут тем, что ты пытаешься помочь его дочери! Но ты влюбилась в него! И никуда от этого не денешься! Ну, что теперь скажешь?
Я уклонилась от ответа.
Насмотревшись на себя в зеркало, я вдруг поняла, что в моей комнате произошли какие-то едва заметные изменения.
За годы, проведенные с мамой, я хорошо усвоила правила общежития. Когда два человека живут вместе, а один из них разбрасывает свои вещи и никогда не знает, где что найти, второй обычно становится методичным до придирчивости. Вероятно, тот, кто слабее, или, возможно, более деликатный. Во всяком случае, я научилась класть каждую вещь не только в определенное место, но нередко и в определенном порядке.
«Это мелочность, — смеялась мама. — Качество старой девы!»
Этими словами она обычно прикрывала собственную безалаберность.
Сейчас эта привычка сослужила мне добрую службу. Я заметила, что моя пудреница лежит не там, где ей положено быть. Гребешок и расческа также были передвинуты, хотя я не понимала зачем, ведь под ними ничего не пряталось. Конечно, это могла сделать горничная, вытирая пыль, но сегодня никто не убирался, а вещи лежали не там, где я их оставила, когда отправилась на ужин. В верхнем ящике все, похоже, было в порядке, но и тут мой наблюдательный глаз заметил изменения.
Маленькая шкатулочка, в которой я держала мой скромный запас драгоценностей, похоже, была обыскана — серьги, булавки и бусы лежали не в том порядке, в котором я их обычно хранила. Два нижних ящика комода остались нетронутыми. Раздевшись и приготовившись положить белье в мешок, предназначенный для прачечной, я обнаружила, что его крючок не застегнут.
Надев пижаму, я попыталась разгадать эту загадку. Насколько мне удалось заметить, ничего не пропало, так что версия воровства отпадала. Впрочем, для вора я в любом случае интереса не представляла! Тот, кто рыскал в моих вещах, должно быть, искал что-то необычное. Искали, несомненно, какую-то мелочь, которую предполагали найти у меня! Но что? Почему?
Может, это была еще одна попытка устрашения? Но тогда зачем это делать так аккуратно и искусно? Если бы в мою комнату проникла мстительная Кэтрин, то, скорее всего, оставила бы после себя настоящий бедлам. Но такого тайного обыска я от нее не ожидала. Обыска, судя по всему, не законченного. Значит ли это, что непрошеный гость вернется и предпримет следующую попытку?
Приготовившись ко сну, я выключила свет и сразу же поняла, что в темноте мне не по себе. Я чиркнула спичкой, зажгла круглую свечу, защищенную толстым стеклом, и легла в постель, натянув на себя простыню и легкое одеяло, чтобы слабый жутковатый свет не мешал спать. Внизу бал был еще в самом разгаре, неутомимо звучала музыка. Малколм повторял свой репертуар, кроме «Песни о Колумбелле», которая так рассердила Кэтрин.
Из соседней комнаты — комнаты Лейлы — не доносилось никаких звуков, и я понадеялась, что девочка спит. Молодых так легко задеть! Я никак не могла убедить девочку, что ее болезненное чувство к Стиву О'Нилу когда-нибудь внезапно пройдет за одну ночь и она всецело заинтересуется кем-то другим, вероятно более близким ей по возрасту. Такие перемены в юности в порядке вещей. Даже поклонение перед матерью она сможет отбросить и убежать от него. Только бы у нее было на это время, только бы не произошло ничего, что нанесло бы ей непоправимый вред!
Я долго лежала без сна, но постепенно начала погружаться в приятную дремоту.
И вдруг, резко проснувшись, подняла голову, взглянула на кресло. Однако курящей золотоволосой женщины в огненно-красном платье в нем не было.
Где-то вдалеке монотонно лаяла собака, и, полагаю, именно этот звук меня разбудил. Теперь, когда я полностью проснулась, ощущение, будто что-то пропало — если не в комнате, то где-то в доме, — стало таким сильным, что я поняла: ни о каком сне не может быть и речи.
Я накинула на себя какую-то одежду, сунула ноги в туфли и вышла на галерею. Вокруг гаража и дорожки было темно и спокойно. Последняя машина давно покинула холм, слуги уже спали. Луна начала свое движение вниз, но была еще большой и очень яркой. Далеко внизу серебрилась неправильная тарелка Мэдженс-Бей, окруженная деревьями прилегающего парка.
Я медленно прошла по галерее к передней части здания. Французское окно в комнате Лейлы было распахнуто, и я на мгновение остановилась, чтобы прислушаться, но порывистый ветер заглушал тихое дыхание спящего человека. В комнате Мод тоже было темно, сквозь шторы не проникало ни малейшего лучика света, хотя я знала, что иногда она зачитывается допоздна.
Затем, встав в тени вьющихся буген-виллей, оглядела террасу. На ней еще оставались мокрые участки словно недавно прошел еще не один ливень. Факелы не горели, только луна слегка серебрила лужи. Висящие в небе облака обещали новые дожди, а ветер значительно усилился. Он буквально сдувал меня с галереи, и я, сопротивляясь его порывам, ухватилась за холодные чугунные перила.
Мое ощущение, что в доме происходит что-то недоброе, ничуть не уменьшилось оттого, Что я поднялась и вышла на галерею. «Невероятно, невероятно!» — почти слышала я мамин голос, но ничего такого не происходило. Все антенны, моего восприятия были настроены на что-то таинственное, то, чего я не могла ни слышать, ни понять. Я говорила себе, что тишина не зловеща, что ужасные дела в тишине не совершаются. Однако движение, которого я ждала, внезапно стало реальностью — со стороны тропического
