Просто я ощутила чужую боль, и мне захотелось прийти на помощь. Я забыла, что он Джулиан Мак-Кейб. Он потерял любимую жену и был крайне обеспокоен состоянием дочери. Как я могла отказать ему? же я заговорила нерешительно:
— Не уверена, смогу ли быть вам полезна. Догадываюсь, что ваша сестра уже настроила Адрию против меня.
— Вы должны ее простить. Она безумно любит Адрию. Но думаю, что Шен не всегда оказывает на нее благотворное влияние. Мне приходилось наблюдать ранее, как подобное обращение с детьми приводило к катастрофическим результатам. И все же мне бы не хотелось причинять боль Шен.
— Может быть, самую острую боль Адрии причиняете именно вы? — тихо сказала я.
Его взгляд выразил еще более горькую муку.
— Я стараюсь вести себя с ней правильно. Но это не всегда удается. Когда я смотрю на нее…
Джулиан замолчал, но я поняла, что он хотел сказать. Когда он смотрел на Адрию, ему виделась Марго — мертвая. Мне было больно за ребенка и жалко отца. Но я должна думать и о Стюарте, напомнила я себе, и о правде, которую следует выяснить, какой бы она ни была, кому бы ни причинила страдания.
— Конечно, я приду, — пообещала я.
Он скорбно улыбнулся, и у меня промелькнуло ощущение вины перед ним: ведь он не догадывался, что я сестра Стюарта, не помышлял, что приглашает в дом врага. Мне теперь вовсе не хотелось быть его врагом, но иначе быть не могло. В первую очередь я должна позаботиться о Стюарте. И никогда не должна об этом забывать.
— Благодарю вас, Линда, — сказал он и протянул мне руку.
Я пожала ее, стараясь помнить, с кем имею дело. Твердя себе, что передо мной человек, который многие годы был кумиром болельщиков, чуть ли не мировым идолом. Человек, который может погубить — или спасти — моего брата. Я не должна поддаваться его обаянию. Мне следует приобрести иммунитет к его привлекательности. Но когда он с чувством благодарности сжал мою руку, я почувствовала себя беззащитной.
Мы попрощались, и я направилась к лестнице. Клея нигде не было видно; не взглянув в зеркало, я поднялась на второй этаж. У себя в комнате я стала готовиться ко сну, ощущая все большее беспокойство, вызванное не только очевидными, но и неведомыми мне причинами. Надев ночную рубашку и халат, я распаковала остатки своего багажа, найдя среди них резную фигурку лыжника, которую Стюарт когда-то мне подарил. Я поставила ее на столик и задумалась. Этой статуэтке недоставало мастерства, которое Стюарт вложил в фигурку, вырезанную для Адрии. Мой лыжник стоял, раскинув палки. В остроконечной вязаной шапочке, черты лица еле намечены, но вас сразу охватывало ощущение, что скульптору известна радость полета на лыжах вниз по горному склону, и ему удалось передать ее зрителю.
Я уже собралась оставить статуэтку на столике, но спохватилась и засунула ее обратно в чемодан. Две фигурки — моя и Адрии — слишком похожи. Человек, видевший статуэтку Адрии, мог догадаться, что у обеих один автор.
Прежде чем лечь в постель, я открыла окно, чтобы впустить в комнату холодный ночной дух. На дворе стояла кромешная тьма. Коттеджей не было видно, а огни Грейстоунза не проникали сюда из-за густого леса. Я не привыкла к такой темноте и поспешила скользнуть под теплые одеяла и закрыть глаза.
Все мои мысли вращались вокруг Стюарта, но за ними таился некий ужас, который мне не хотелось ворошить. Особенно теперь. Я повернулась на бок, потом снова на спину. Я тщетно пыталась думать о чем-либо другом, остановить приближавшуюся ко мне волну моей памяти. Но когда она нахлынула, у меня не было сил бороться с ней. Наконец я закрыла глаза и застыла. И воспоминания хлынули потоком.
Я снова ощущала запах дыма. Слышала треск огня. Стояла зима, и все окна были заперты. Что-то заставило меня проснуться. Я скатилась с кровати и босиком выбежала в коридор. В его дальнем конце, приближаясь с устрашающей быстротой, буйствовало пламя.
Комната моей матери и отчима находилась рядом с моей. Я знала, что должна подбежать к ней и открыть дверь. Накануне они вернулись поздно и теперь, несомненно, крепко спали. Я должна была разбудить их поскорее.
Но я испугалась и вместо этого бросилась к комнате брата. Когда я туда ворвалась, он мирно спал, на его лице играл лунный свет. Растормошив его, схватив за руку, я выскочила в коридор. Стюарт рвался к комнате, в которой вместе с моей матерью был его отец, но я удержала его, и мы вместе закричали, предупреждая родителей об опасности. Не знаю, слышат они нас или нет, но я потащила Стюарта к лестнице и дальше к входной двери. Босиком по снегу мы добежали до наших соседей, которые вызвали пожарных. Что случилось потом, я почти начисто забыла.
Я знаю, что производилось расследование, но восстановить картину происшествия так и не удалось. Наши родители были найдены у порога своей спальни; они задохнулись в дыму. Пламя не позволило им добраться до спасительной лестницы. Если бы я сразу разбудила их, они могли бы уцелеть, но я никогда никому об этом не рассказывала. Все восхваляли меня за то, что я спасла своего младшего брата, и Стюарт с тех пор так и приник ко мне, перепуганный, с разбитым сердцем. Все, что было в его жизни надежным и устойчивым, поглотило пламя. И теперь он был моим сыном, братом, другом. Я должна была достойно играть все эти роли, несмотря на страх и сомнения, охватывавшие меня ежечасно. Сомнения в себе. С тех пор всякий, кто чем-нибудь угрожал Стюарту, имел дело со мной. Ему не приходилось самому вступать в бой, я повергала в трепет всех его возможных и воображаем врагов. По натуре я была мягкой девочкой, но менялась, едва дело касалось брата. Теперь Стюарту грозила страшная и вполне реальная опасность, и только я могла ему помочь.
Я металась в постели. Наконец, снова пережив в памяти кошмарные мгновения своей жизни, я заснула.
Проснулась я среди ночи с ощущение обступившей меня пустоты; я лежала неподвижно, пронизанная необъяснимым холодом. Я вдруг отчетливо осознала, что моя комната изолирована от остального дома. Те гости, которые остались в Сторожке на ночь, разместились в его передней части. Меня же поселили в задних комнатах, и соседние спальни стояли пустые. Но ничего страшного не происходило, И моя тревога постепенно улеглась. Все же мне было холодно, и я никак не могла уснуть снова. Наконец я потянулась к выключателю ночника и, когда комната осветилась, встала с постели, чтобы поискать еще одно одеяло. Оно нашлось в нижнем ящике шкафа.
Затем я вспомнила еще кое о чем. Об одной вещи, которую не вынула из чемодана, а оставила в кармашке на его крышке, а сам чемодан заперла и поставила в шкаф. Теперь я открыла чемодан и достала из него журнал. Я юркнула под одеяла и решила перечитать статью при свете ночника.
Статья появилась пару месяцев назад, журнал был популярным, специализировавшимся на новостях и светской хронике. На обложке размашистый заголовок — «Несчастья Грейстоунза», под ним — цветной фотоснимок Джулиана Мак-Кейба сделанный в славную эпоху его высших спортивных достижений. Но сфотографировали его не во время состязаний. Без очков и шлема. Так он ходил на лыжах ради собственного удовольствия. Он напоминал лыжника, изображенного на статуэтке Адрии — со сжатыми коленями, наклонившийся немного вбок, с выражением торжества на лице, с устремленным вперед, готовым ко встрече с опасностью взглядом.
Я перелистала журнал и сразу нашла статью, поскольку читала ее уже не в первый раз. Статья сопровождалась фотографиями. На первом из них легко угадывался Грейстоунз, снятый в таком ракурсе, что особенно хорошо видна была башня. Хотя снимок запечатлел дом в летний день, он казался холодным, резко контрастируя с горой, возвышавшейся на заднем плане. Далее следовала еще одна фотография Джулиана и две — Марго: одна, очевидно, снята, ателье, другая любительская, сделанная в Лавленде примерно за год до трагического несчастного случая. На последней она смеялась, стоя рядом с человеком, повернувшимся к камере спиной. Кажется, это был не Джулиан. Я стала рассматривать лицо Марго на портрете, сделанном в ателье.
Короткие светлые волосы локонами обрамляли лицо, округлый лоб и трогательный детский подбородок. Голубые глаза доверчиво взирали со страницы журнала, и, хотя Марго не была красавицей, она выглядела очень женственной и привлекательной. Трудно было себе представить, что такое нежное и мягкое существо могло превратиться в злопамятную женщину, так и не простившую мужу, что ему повезло больше, чем ей. Глядя на фотографию, легко было понять, почему он горячо любил жену и почему так жестоко страдал, потеряв ее. Почему испытывал боль, глядя на Адрию, которую считал виновницей ее
