Когда Эмори приступил к действиям, его движение застало меня врасплох. Он рванулся вперед так резко, что вырвал ремень из моих пальцев, и я упала на колени, видя, как он исчезает за подвижной снежной пеленой, даже не глянувшись. Я попыталась его догнать, отчаянно кричала, но он скрылся из виду окончательно и бесповоротно, и я осталась одна, в темноте, призрачно освещенной лишь белизной снега. Я видела только те деревья, на которые натыкалась, и больше ничего. Большую часть времени я проводила на коленях, барахтаясь в снегу в тщетной попытке встать на ноги.
Но за лихорадочной и бесполезной активностью меня подстерегала смерть. Лучше на минуту остановиться и постараться подумать. Если бы я могла хотя бы вернуться в Сторожку или на худой конец в хижину Эмори!
Но я заметила, что следы при таком ветре исчезают мгновенно. В отчаянии я опустилась на колени, ветер завывал над моей головой, холод пронизывал до костей. Все, на что я была способна, — это подняться на ноги, но я знала, что должна двигаться, если хочу остаться в живых. Если я позволю слабости и чувству безнадежности одолеть себя, то погибну.
Как быстро выветрилось из моего тела тепло, накопленное в хижине! Я промерзла насквозь, ветер безжалостно хлестал меня по лицу. Потеря ориентации делала меня беспомощной; я не знала, куда идти, и в то же время понимала, что, выбрав не то направление, скорее всего, погибну.
Я снова поскользнулась и упала на колени. Лицо немело, теряя чувствительность. Мною овладело искушение смириться, отказаться от борьбы, но я сказала себе, что именно этого хочет для меня Эмори, и снова поднялась на ноги и пошла дальше.
Когда я увидела свет, то не смогла в это поверить. Луч света мягко блуждал в снежной мгле, становясь все ярче, приближаясь ко мне. Я отчаянно закричала, но ветер отнес в сторону звук моего голоса. Но луч не угасал, и я, собрав последние силы, рванулась ему навстречу, спотыкаясь, падая и поднимаясь, пока мне не открылся источник света — фонарь, висевший на руке мужчины.
— Помогите! — снова закричала я. — Пожалуйста, помогите!
Луч фонаря упал налицо мужчины, и я узнала Джулиана: он подхватил меня, придерживая за плечи. Он не задавал вопросов и не объяснял, как здесь появился; я была вне себя от радости и облегчения.
— Держитесь за мою руку, — приказал он. — Мы недалеко от дома.
Освещенное фонарем пространство представлялось мне островком безопасности, неподвластным ярости стихий. Фонарь освещал отрезок тропинки, ствол дерева, но Джулиану, знавшему этот участок леса как свои пять пальцев, большего не требовалось. Дом оказался ближе, чем я ожидала, памятуя о пояснениях Эмори, и у меня зародилось подозрение, что старик задумал от меня избавиться еще там, в хижине, а может быть, и раньше.
В окнах Грейстоунза мерцали огни ламп и свечей. Шен распахнула дверь, а я так спешила казаться в безопасности, что споткнулась на пороге и едва не упала. Джулиан подхватил меня сильными руками и, по сути дела, внес в дом. Он уложил меня, запорошенную снегом, на кушетку, стоявшую в библиотеке. В камине горел огонь, на столе — керосиновая лампа.
Шен вошла в библиотеку вслед за нами; глядя на меня, она не выказывала радости по случаю моего спасения. Каким бы ни был ее нервный припадок, помешавший Джулиану зайти за мной в Сторожку, сейчас он, очевидно, прошел, что показалось мне подозрительным.
Джулиан резко и деловито отдал ей распоряжения.
— Шен, позвони в колокол, чтобы сообщить Эмори, что Линда нашлась. Затем приготовь ей горячего чая. С сахаром и сливками.
Шен вышла, и через пару минут я услышала звон большого деревенского колокола, висевшего у задней двери. Колокол звучал так яростно, словно Шен использовала его для выражения душившей ее злобы. Несмотря на приглушающее воздействие снега, звон оказался таким громким, что наверняка уже достиг слуха Эмори, возвестив о постигшей его неудаче.
Джулиан снял мои влажные варежки, помог освободиться от парки, ворча при этом с суровой нежностью:
— Маленькая глупышка. Я бросился тебя искать, как только узнал, что ты потерялась. Эмори тоже тебя искал. Но при таком ветре мы могли тебя и не найти. Лес простирается на многие мили. Почему ты от него убежала? Что заставило тебя скрыться от Эмори, когда он пытали проводить тебя в Грейстоунз?
Я чувствовала себя смертельно усталой — слишком усталой, чтобы негодовать по поводу очередной лжи Эмори. Пускай Джулиан думает что хочет. Я хотела одного — отдохнуть. Когда я сняла промокшие лыжные штаны, Джулиан достал из ящика шелковый халат и накинул его на меня. Только после этого он снял пальто и вынес нашу верхнюю одежду в прихожую.
Я закрыла глаза и полностью отдалась теплу и чувству безопасности — странному ощущению, знакомому тем, кого любят и о ком заботятся.
Пришла Шен с крепким горячим чаем и примостилась рядом с моей кушеткой.
— Можешь сесть, Линда? Выпей чая, это тебя взбодрит.
Я снова пила горячую животворную жидкость и почувствовала, как силы возвращаются ко мне. Шен тем временем выражала недовольство, по видимости относившееся не ко мне.
— Мужчины все делают невпопад. Взять хотя бы этих двоих, Джулиана и Эмори. Только потому, что снег им нипочем и они отлично знают местность, Джулиан не долго думая, посылает Эмори за тобой — и вот что из этого получается!
Я наконец обрела голос:
— Он меня бросил. Эмори бросил меня среди леса, в снегу. Я не убегала от него. Это он убежал от меня. Он на меня разозлился и… он покинул меня, оставил одну.
Джулиан, вернувшийся в комнату, слышал мои слова. Его голубые глаза помрачнели, стали холодными как лед.
— Эмори никогда мне не лжет. И я не знаю, Чего понадобилось лгать тебе, Линда. Так же, как не знаю, отчею ты пустилась наутек от человека, который хотел отвести тебя в безопасное место. С какой стати Эмори на тебя разозлился, что вы с ним не поделили?
Шен молчала, не без ехидства поглядывая на меня.
Меня снова охватило ощущение безнадежности. Я не могла сказать ему о причинах нашей и вражды, не раскрыв своего инкогнито. И если сам Эмори до сих пор не сообщил Джулиану, кто я такая, мне тем более не следует этого делать. Еще не время. Правда заключалась в том, что Эмори ненавидел меня за то, что я сестра Стюарта; он считал, что я представляю угрозу для Грейстоунза, может быть, для самого Джулиана; и он готов пойти на все, чтобы избавиться от меня. Ничего этого я не могла сказать Джулиану.
— Конечно, ты все просто выдумала, — заключил Джулиан. — Ты по какой-то непонятной причине повела себя просто глупо и теперь пытаешься переложить вину с больной головы на здоровую. Как это по- женски!
Он сердито ходил по комнате, не глядя на меня, словно пытаясь сдержать гнев. Я пила горячий чай и чувствовала, как слезы стекают у меня по щекам. Его слова меня ошеломили, повисли на мне свинцовым грузом. Я была слишком слаба, чтобы сердиться, доказывать, объяснять. Меня охватило странное, незнакомое чувство — тоска по ласке: я хотела, чтобы обо мне заботились, как о ребенке. Чтобы Джулиан держал меня на руках, защищая от враждебного окружающего мира — как он это делал, когда нес меня на руках в библиотеку.
Всю жизнь мне приходилось о ком-то заботиться, и даже теперь, в минуту слабости, я осознавала ребяческую глупость подобного желания и отогнала его от себя.
Шен кивнула и улыбнулась мне, как одобряя мои слезы.
— Джулиан всегда умудрялся окружать себя эмоциональными женщинами. Женщинами, которые любят фантазировать и плачут, когда их возвращают к реальности, не веря их выдумкам. Как Марго. Как я. Бедный Джулиан от нас натерпелся.
Ее слова вернули меня к жизни. Я передала ей чашку и села, чувствуя, как во мне закипает гнев.
— Я никому не лгала! И не собираюсь плакать. — Я смахнула со щек остатки слез и встала, немного пошатываясь. — Я устала и, если никто не возражает, пойду спать. По пути я загляну к Адрии, как обещала.
— Она спит, — заверила меня Шен. — Она в тебе не нуждается. В твоих геройских подвигах не было никакой необходимости; ты могла спокойно переночевать в Сторожке, а не поднимать весь этот переполох.
