– А теперь – платье! – воскликнула она.
– Давайте-ка поскорее, а то кто-нибудь обязательно заглянет в мою спальню внизу, и выяснится, что я исчезла. Кейт думает, что она благополучно уложила меня в постель. Опять поднимется суматоха, и все будет испорчено. Кроме того, здесь, наверху, холодно. Во всем доме почти всегда холодно, но особенно здесь, наверху.
Мне не хотелось ее разочаровывать. В одно мгновение я спустила молнию на моем гладком розовато- лиловом платье и выбралась из него, не потревожив шляпу. Она энергично помогала мне облачиться в тяжелое шелковое платье, расправила его на мне и помогла просунуть руки в широкие рукава с бусами и шелковыми разрезами, сильно истрепавшимися от старости.
– Повернитесь, – сказала она. – Там вдоль всей спины – застежки из крючков и петель. В те времена молний не существовало. Мои туалеты доводили моих костюмерш до сумасшествия – приходилось очень быстро все это расстегивать и снова застегивать, потому что в начале третьего акта я должна была снова появиться на сцене. Но я всем нравилась в этом платье. Теперь, глядя на вас, я вижу, какой я представлялась моим зрителям.
Ее пальцы искусно орудовали крючками, хотя она и причмокивала языком по поводу округлости моей талии и отсутствия на мне корсета. Кроме того, я была слишком худа в неположенных местах, и от этого, по ее словам, платье проигрывало. Не одобрила она и мою нейлоновую комбинацию.
– Для того чтобы шлейф как следует держался, на вас должно было быть надето множество пышных нижних юбок. Но сейчас для этого уже нет времени. Придется обойтись тем, что есть, – сказала она.
'Обойтись ради чего?' – подумала я, но спрашивать не стала, чтобы не портить ей удовольствие.
Когда последний крючок был застегнут, она поспешила через всю комнату к закрытой конфетнице, которая стояла на каминной полке между подсвечниками. Поднеся конфетницу ко мне, она сняла крышку. Я в ужасе увидела свернувшиеся кольцом лунные камни и аметисты, сверкающие при свете свечей. Она вынула ожерелье и подняла его высоко в воздух, небрежно швырнув конфетницу в чемодан. Это была поразительная вещь – с узенькой золотой цепочки в четыре ряда свисали драгоценные камни. Я не могла выговорить ни слова, а она между тем обошла меня сзади, чтобы закрепить у меня на шее золотую застежку. На фоне желтоватых кружев воротничка свисающие камни ожерелья сияли особенно ярко.
– Конечно, я его не носила с уличным туалетом, – заметила Арвилла. – Оно предназначалось для бального наряда в третьем акте, когда я должна была отказаться от моего американца и выйти замуж за принца, которого не любила. В последней сцене я снимала с шеи ожерелье и использовала его в качестве взятки, с тем чтобы мне дали возможность бежать из дворца и скрыться вместе со своим красивым героем. По правде сказать, мне ужасно не нравился актер, игравший одну из главных ролей – роль американца. Он вечно старался сосредоточить все внимание публики на себе. Мой дуэт с принцем проходил с гораздо большим успехом, потому что между нами было много общего. Разумеется, в реальной жизни я бы ни за что не рассталась с ожерельем. Мне его подарил Ланни Эрл. Он нашел его в какой-то антикварной лавке в Нью-Йорке и сразу понял, что оно должно принадлежать мне. Ради Ланни я всегда надевала его в последнем акте.
Ланни Эрл? Имя показалось мне смутно знакомым. Выходит, у тети Арвиллы были настоящие романы в те дни, что она играла на сцене. Ну и молодец! Однако я успела услышать уже две несхожие истории насчет этого ожерелья, а передо мной стояла задача вырвать ее из мира фантазий, в котором она через меня пыталась воскресить свои былые чувства.
– Кузен Джеральд говорит, что ожерелье принадлежит вашей матери, – сказала я. – По его словам, вы забрали его из коллекции.
– Конечно, забрала, так же как в свое время его забрали у меня! – Пламень в душе Арвиллы Горэм еще не угас. – Когда мой брат Генри привез меня в тот раз домой, мама заявила, что ожерелье – слишком ценная вещь, чтобы оставить его у меня и что мне не следовало принимать подобные подарки. Как будто я придавала этому какое-нибудь значение! Однако к тому времени его уже невозможно было возвратить, и с тех самых пор оно оставалось в руках у мамы. Она хотела его иметь потому, что аметисты подходят к цвету ее глаз. – Тетя Арвилла с неожиданным сомнением во взгляде внимательно посмотрела на меня.
– У вас глаза не того цвета. Они похожи на ее глаза!
– Я же ее внучка, – заметила я.
Она приняла мое объяснение и продолжала:
– Как только маленький Крис сказал мне, что Джеральд достал все драгоценности, чтобы занести их в каталог, я поняла, что должна вернуть себе ожерелье. И, само собой разумеется, шляпную булавку с гранатами, хотя об этом я подумала позже. Вы слышали восхитительный грохот, который произвел, падая, Мортимер? Это я опрокинула его на мраморный пол. Я знала, что все кинутся в холл, а это даст мне возможность пробраться к стенду с драгоценностями в галерее. Ожерелье у меня уже было, но мне хотелось добыть и булавку, чтобы быть готовой к встрече с вами. Я спрятала ожерелье в конфетнице, а всем сказала, что отдала его Джимми, моему любимому попугаю.
Я невольно рассмеялась – такими разумными мне показались ее поступки. Если не считать некоторой общей ее ребячливости, с памятью и рассудком у нее, казалось, все было в полном порядке, и я еще больше, чем раньше, начала настраиваться против бабушки.
Тетя Арвилла стояла от меня в некотором отдалении и разглядывала с явным удовлетворением.
– Вы выглядите просто ослепительно! Вы выглядите точно так, как, по словам Ланни, я выглядела в этом платье.
– Мне бы хотелось посмотреть на себя, – сказала я.
Она тут же начала целеустремленно действовать.
– Конечно, вам надо себя увидеть! Сейчас мы это устроим. В моей комнате внизу есть трюмо. Идите за мной, Малли, дорогая. Мы сейчас же туда спустимся. Теперь нас никто не остановит.
Я указала жестом на предметы, раскиданные на пыльном полу.
– Может, сначала положить все это назад, в чемодан?
Она остановилась, прижав палец к губам и озабоченно созерцая беспорядок вокруг чемодана.
– Я пришла сюда, чтобы что-то поискать, я точно знаю – именно для этого. Было еще одно платье –
