Он внимательно смотрел на меня, как бы составляя на ходу опись наиболее характерных черт моей внешности. Под его пронизывающим взглядом я вдруг почувствовала смущение и неловкость. Рано или поздно придется отвести руку от щеки, а мне всегда это было до крайности неприятно. К моему удивлению, он сделал это сам. Не говоря ни слова, он наклонился, отвел в сторону мою руку: ничуть не смущаясь, стал вглядываться в глубокий шрам, как будто ожидал там его обнаружить. Потом он улыбнулся мне теплой и открытой улыбкой, в которой не было ни жалости, ни сочувствия. Он словно узнал меня, и в эту минуту в нем не было ничего, что напоминало бы мрамор.
– Вы, без сомнения, не кто иной, как Малли Райс, – сказал он. – Меня зовут Уэйн Мартин. Когда я видел вас в последний раз, мне было четырнадцать лет, а вам – четыре годика. Вы стали очень похожи на тетю Арвиллу, какой она, должно быть, была в молодости.
С ним не повторилось то, к чему я так привыкла и чего всегда ждала от каждого нового знакомого: он не посмотрел, внезапно окаменев, на мою щеку и не отвел поспешно глаза, тщательно избегая возвращаться взглядом к изуродованному кусочку моего лица. Я привыкла к огорченно блуждающему взору, притворяющемуся, что никакого шрама нет. Этот человек попросту с интересом разглядывал мой шрам, а когда его глаза снова остановились на моем лице, он опять на него взглянул – так же, как смотрел на мои волосы, глаза, рот. Внезапно у меня возникло ощущение, что в то далекое время, когда мне было четыре года, я очень хорошо его знала и теперь неожиданно встретилась со старым другом, который отныне станет моей опорой. Я ответила на его улыбку столь же теплой улыбкой и больше уже не прикладывала руку к щеке.
– У нее умерла мама, – сообщил Крис, объясняя отцу мое присутствие здесь. – Я помогал ей нарвать цветы для могилы. А почему она так удивительно похожа на тетю Фрици?
– Потому что она – племянница тети Фрици, – сказал Уэйн Мартин. – А это значит – она внучка миссис Джулии. Он посмотрел на свежую могилу, усыпанную яркими полевыми цветами, которые уже начинали вянуть. – Мне жаль вашу маму, но я что-то ничего не понимаю. Никто мне ни слова не сказал. Миссис Джулия, конечно, знает о том, что вы здесь? Вы побывали в Силверхилле?
– Нет, – сказала я. – Меня встретил в аэропорту мистер Салуэй, которому бабушка велела доставить меня сюда, а затем передать, чтобы я как можно скорее убиралась восвояси. Кроме того, она прислала мне письмо такого же содержания. Она, как видно, полагает, что я приехала сюда для того, чтобы каким-то образом ее шантажировать.
Я с удовольствием отметила выражение досады, появившееся в серых глазах Уэйна Мартина.
– Джулия знает, что я никогда не одобрял ее нелепого стремления поддерживать старую вражду, – сказал он. – Наверное, потому мне ничего не сказали. Она знала, что я начну ее отчитывать. Что, впрочем, я все равно сделаю.
Несмотря на его успокоительные слова, я на мгновение усомнилась, достаточно ли он в курсе дела. Слово «вражда» казалось слишком слабым для определения причины беды, которая побудила мою мать бежать из Силверхилла и заставила до конца жизни горько винить себя за что-то.
– Что вы собираетесь делать? – спросил Уэйн Мартин. – Поедете сразу же назад, в Нью-Йорк, как она того хочет?
– Я собираюсь посетить Силверхилл, – ответила я – Мама хотела, чтобы я туда съездила. Я это сделаю, если будет такая возможность.
– Такая возможность есть, – сказал он. И тут я почувствовала справедливость сравнения с мрамором – спокойным и холодным, очень к тому же твердым, неподатливым, неумолимым. 'Подозреваю, – подумала я, – что пациенты безоговорочно выполняют его предписания, без всяких увиливаний'. В то же самое время я почувствовала непонятное желание, чтобы он всегда был на моей стороне и никогда не проявлял ко мне этой холодной неумолимости.
– Я сам отвезу вас туда, – пообещал он, как если бы это было дело решенное.
Надо было его испытать.
– Может, вы и не захотите этого делать, прочитав письмо моей бабушки.
Он не взял письма из моих рук.
– Мне ни к чему его читать. Я знаю все хитрости и уловки, на которые она способна. Несмотря на преклонный возраст, она не утратила живости ума. Подождите меня здесь, пока я схожу позвонить по телефону. Когда вернусь, я отвезу вас в Силверхилл. Мне надо по дороге посетить одного больного, и, кроме того, я должен доставить домой Криса. – Взглянув на сына, он добавил: – Побудь с ней, сынок, ладно? Это мой старый друг, и я не хочу, чтобы она уехала.
Он отошел от нас, широко шагая и всем своим видом показывая, что перед ним стоит определенная цель, которой он добьется во что бы то ни стало.
Когда он ушел, я подошла с мальчиком к той, другой могиле, густо поросшей травой. На маленьком надгробном камне была надпись, и я нагнулась, чтобы прочитать ее. На камне было написано всего два слова: 'Анне. Любимой'.
– Уже два года прошло, – сказал Крис, – а я все еще тоскую по ней.
Глаза мои вновь затуманились слезами, хотя на этот раз я плакала не только о своей собственной, но и о чужой утрате.
Вместе с Крисом мы дошли до ворот кладбища. Вокруг никого не было. Мы присели на низкую стену и стали ждать. У меня было отчетливое ощущение, что все находится теперь в умелых руках, – руках, которые сумеют уладить все недоразумения и побороть несправедливость. Теперь я уже не чувствовала ни гнева, ни страха. Мы с Крисом улыбнулись друг другу в знак взаимной приязни и расположения.
– Вот какое дело, – заметил мальчик. – Если вы приедете в Силверхилл сейчас, то поспеете как раз к свадьбе. Это будет очень интересно. Миссис Джулия хочет, чтобы церемония была совершена в галерее, которую построил мистер Диа. Возможно, она пригласит гостей из города. Теперь в Силверхилле ведь почти никто не бывает.
Это была неожиданная новость. Насколько я знала, в Силверхилле сейчас не было людей молодого возраста. Моему кузену Джеральду было примерно столько же лет, сколько Элдену, – за сорок, И он был старый холостяк. Женщины все были немолоды.
– Кто женится? – спросила я.
