крепости, прямо на холме, как раз растет одно такое, и Анабель решила, что должна увидеть его с самого высокого места. Она бежала легко, как газель, и ни разу не оглянулась ни назад, ни вниз. Анабель увидела Иудино дерево между крепостными зубцами и крикнула нам, что оно прелестно и что мы все должны подняться наверх и увидеть его собственными глазами.
Нарсэл замолчала, и Трейси показалось, что она услышала в ее голосе волнение. Девушка опустила голову.
– У меня в детстве была подружка американка. Я тогда ходила в школу для американских девочек в Арнавуткойе, на другом берегу Босфора. Там я и научилась говорить по-английски. Моей подружке было столько же лет, сколько и мне. Ее отец был американским морским офицером. Но она отличалась от Анабель. Я не знала ни одного человека, который был бы похож на Анабель.
Да, ни одна женщина на свете не могла быть такой, как Анабель, подумала Трейси и на секунду закрыла глаза. Никто не обладал таким даром веселья, как она, никого так сильно не тянуло к опасности.
– Как она спустилась со стены в тот день? – спросила Трейси.
– Это было ужасно. Я, наверное, никогда не забуду тот день. Поворачиваясь к нам, Анабель бросила мимолетный взгляд вниз. В том месте, где она стояла, стена была особенно высокой и узкой. В ту секунду мне показалось, будто чья-то холодная рука сжала мне сердце. Я испугалась, что она сейчас упадет, прямо у нас на глазах.
Майлс увидел, что с ней творится неладное, и крикнул, чтобы она прислонилась к стене и подождала его. Он бросился наверх, но она не стала ждать. Анабель взмахнула рукой, показывая на ступеньки, и, спотыкаясь, кое-как спустилась на первый уровень, где и упала в обморок на узком карнизе. Она не сорвалась только чудом. Рэдберн поднялся к ней и отнес ее вниз. Тогда я почти восхищалась им. Он был сильным и уверенным. Придя в себя, Анабель начала брыкаться и царапаться. После того дня я его возненавидела!
Она сделала паузу, а потом продолжила с неожиданной злобой:
– С Анабель случилась истерика… она дико рыдала от страха. Майлс влепил ей пощечину. Это было жестоко, грубо. Никогда, никогда я не прощу его за ту пощечину! И за другое…
Трейси с ужасом слушала Нарсэл, чуть не плача от жалости к Анабель, такой хрупкой и слабой. Она вспомнила, что сестра панически боялась высоты. Но в то же время она подумала, что Анабель в определенной степени спровоцировала пощечину. Как еще мог Майлс Рэдберн вывести ее из шока?
– Анабель успокоилась после того, как он дал ей пощечину? – спросила она у Нарсэл.
Черные глаза Нарсэл удивленно расширились, словно она ожидала от Трейси негодования.
– Ну конечно, успокоилась. После пощечины Анабель еще поплакала… но уже тише. Она боялась мужа и имела на это все основания… хотя тогда я этого еще не знала. Не знала, как сильно он хотел ее смерти.
Трейси не могла не встать на сторону сестры, но сомнения не оставляли ее.
– По-моему, странно, что человек, который желает смерти жены, вешает ее портрет на стену своей спальни.
– Ах, ну это-то как раз легче всего понять и объяснить, – возразила Нарсэл. – Как там вы, христиане, это называете?.. Тернистый путь… власяница, которую носили ваши христианские мученики? Он должен был наказать себя за то, что сделал. В конце концов, несмотря на всю его жестокость, у него есть совесть. Часть наказания, которое он наложил на себя, – это неспособность заниматься любимым делом – рисовать. Майлс Рэдберн будет вечно расплачиваться по своим долгам… но никогда не оплатит их полностью. Ему никогда не удастся воскресить Анабель.
Нарсэл закрыла лицо руками и затихла. На одном из ее пальцев в свете лампы сверкнул сапфир в форме звезды.
И вновь Трейси захотелось крикнуть: «Анабель была моей сестрой. Если вы были ее подругой, станьте и мне подругой. Помогите мне отыскать правду!», но она приказала себе молчать. Хотя Нарсэл и вела себя все более и более откровенно, время для ответной откровенности со стороны Трейси еще не пришло. Самое лучшее сейчас – выжидать и не терять осторожности.
Нарсэл резко отняла руки от лица. Сейчас в ее глазах, кроме печали, читался и страх.
– Дайте мне шарф! – с неожиданной горячностью произнесла она.
Трейси уже спрятала шарф под подушку и не полезла вновь за ним.
– Вы знаете, кому он принадлежит? Зачем он вам нужен?
– С вашей стороны будет неосмотрительно хранить его у себя, – уклончиво ответила Нарсэл. – Мне кажется, вы, сами того не подозревая, можете нанести много вреда ни в чем не повинным людям, если расскажете все, что произошло сегодня в развалинах. Если вы отдадите мне этот шарф, я положу его туда, где ему положено лежать, и это будет самое разумное в данных обстоятельствах.
После недолгих колебаний Трейси приняла решение.
– Я отдам его вам, но не сейчас, а перед своим возвращением домой.
Нарсэл слабо всплеснула руками.
– Вы не поняли. Ничего… Вы так и не закончили ужинать. Я помешала вам своими разговорами. Сильвана будет недовольна, если вы съедите не все. Ну давайте… Ягненок просто чудо!
Трейси сморщила носик.
– Я не голодна. Пожалуйста, заберите это.
Когда Нарсэл встала, чтобы забрать поднос со столика, в дверь постучали, и голос Майлса Рэдберна спросил:
– Можно войти?
По лицу Нарсэл пробежала тень страха, но она улыбнулась.
