Она не без труда отвела наконец взгляд от гипнотизирующей игры теней на поверхности Босфора. Участок на берегу под балконом был хорошо освещен, и девушка принялась рассматривать его. Это была мощенная камнем площадка, от которой к воде вели каменные ступеньки. На нижней ступеньке стоял Ахмет с лодочным крюком в руках. Послышался звук лодочного мотора. Лодка приближалась. И вот она уже у причала. Это был ярко окрашенный каик с высоким, искривленным носом. Посередине располагался продолговатый белый навес, защищающий пассажиров от дождя. Стоящий на корме лодочник направлял лодку к причалу, а из-под навеса выглядывали только ноги пассажира.
Ахмет проворно и ловко бросил крюк, и на причал легко сошел пассажир. Пальцы Трейси на мгновение крепко сжали перила ограждения балкона. Она отпрянула в тень. Пассажир каика взглянул на дом, и на его лицо упал свет. Оно было смуглым и угрюмым. Правильной формы голова, седые виски. Да, это был не кто иной, как Майлс Рэдберн. Трейси хорошо запомнила, как он выглядит, по фотографии. Означало ли его неожиданное возвращение, что их разговор состоится уже сегодня вечером, за ужином? Днем Трейси подбадривала себя, настраиваясь на встречу с Рэдберном, но сейчас не хотела и боялась ее. Пока она не была готова к решающему разговору. Обещание миссис Эрим помочь ей остаться и помогло ей психологически, и помешало – ослабило ее смелость. А вдруг именно на это и рассчитывала миссис Сильвана Эрим, предлагая свою помощь. Может, ее поразительное спокойствие служило лишь для демонстрации той мысли, что всякая борьба бессмысленна?
Майлс Рэдберн скрылся в доме, и Трейси ушла с веранды, закрыв двери на балкон. Не в силах успокоиться, она принялась ходить туда-сюда по большому золотистому ковру. Белая кошка открыла глаза и, флегматично щуря их, посмотрела на нее. В мангале продолжали тлеть угли, но в комнате с каждой минутой становилось все прохладнее. Трейси включила электрический обогреватель и села около него.
В дверь постучали. Девушка испуганно вскочила на ноги.
В комнату вошла Нарсэл Эрим, изящно ступая в туфлях на высокой шпильке в облаке аромата каких-то экзотических духов.
– Простите за беспокойство, – извинилась девушка. – Миссис Эрим попросила меня узнать: не откажетесь ли вы поужинать сегодня у себя в комнате? Тогда не будет необходимости немедленно сообщать мистеру Рэдберну о вашем присутствии. Спокойнее всего сегодня вечером подготовить его к вашему завтрашнему утреннему появлению. Вы не возражаете?
Трейси не только не возражала, но согласилась на это даже с облегчением.
Турчанка не торопилась уходить.
– Вам ничего не нужно? – поинтересовалась Нарсэл. Хотя она и посмотрела по сторонам, демонстрируя искренность своего участия, ее слова звучали как-то неубедительно, и Трейси показалось, что они были только предлогом, чтобы остаться. Нарсэл разговаривала словно сама с собой, а присутствие Трейси тут не имеет ровным счетом никакого значения. – Я не была в этой комнате несколько недель. Она всегда навевает на меня печальные мысли. Будто в ней осталось что-то от миссис Рэдберн. Когда я вхожу сюда, меня охватывает злость. Я злюсь на этот ковер, который моя подруга выбрала в стамбульском магазине… Ковер остался, а она ушла.
Трейси слушала ее молча. Нарсэл подошла к закрытым дверям и выглянула на балкон.
– Она всегда любила воду. Иногда мы вместе убегали и катались на лодке. Мы смеялись, веселились и вели себя, как две девчонки. Никто не бросал на нас сердитых взглядов с намеком, что мы уже не дети. Но в этой комнате больше нет радости. А все вода, которую Анабель так любила и которая предала ее.
– Она утонула, да? – негромко спросила Трейси.
– Да, – кивнула Нарсэл. – Недалеко отсюда. Место видно из яли. Ах, если бы кто-нибудь предвидел, что может произойти, хотя бы стоял тогда у окна и видел, может, Анабель и осталась бы в живых. Она утонула в серый вечер, похожий на сегодняшний. Наверное, поэтому мне и кажется в такие вот дождливые вечера, что она все еще здесь.
Трейси непроизвольно издала некий тихий звук, Нарсэл словно очнулась от воспоминаний и с любопытством взглянула на нее.
– Я вас напугала? Извините. Все это не имеет к вам никакого отношения. Человек, который не знал Анабель Рэдберн, не может почувствовать ее присутствия в этой комнате. Сейчас вам следует отдохнуть, а потом Ахмет принесет поднос с ужином. Вас это устраивает? Вас не огорчает то, что придется ужинать одной?
– Не огорчает, – ответила Трейси. – Спасибо.
– Тогда я покину вас. – Нарсэл в последний раз обвела взглядом комнату, и ее взгляд остановился на кошке. – Ничего, если кошка останется? Если хотите, я заберу ее.
– Пусть остается, – кивнула Трейси.
Она подождала, пока Нарсэл уйдет. Потом подошла к двери на балкон и потянула за шнур. Шторы из камчатной с золотой нитью ткани закрыли окна. Ей не хотелось смотреть на воду. Особенно в такую холодную, унылую ночь. Кошка осторожно посмотрела на Трейси, встала и подошла к стулу.
– Сначала, – мягко начала Трейси, – нужно поменять тебе имя. Каждый раз, когда я буду произносить его, у меня на глазах будут появляться слезы. Да и тебе самой будет значительно удобнее, если у тебя будет какое-нибудь турецкое имя. Конечно, ни один турок не назовет кошку именем подруги. Так как я не знаю ни одного человека по имени Ясемин, может, это имя, пожалуй, и сгодится. Тебе нравится зваться Ясемин?
Белая кошка деликатно замурлыкала, но Трейси не могла решить: в знак одобрения или отрицания? Девушка медленно подошла к кошке и крепко взяла ее обеими руками, потом села на стул недалеко от электрического обогревателя и положила Ясемин к себе на колени. Ясемин не стала шипеть или царапаться, но и не заурчала с довольным видом. Она приняла человеческую ласку, как само собой разумеющуюся, не одобряя, но и не отвергая. Трейси погладила мягкую шерсть и почувствовала, как вместе с теплом маленького живого комочка, свернувшегося клубочком у нее на коленях, ей передается успокоение.
Наверное, они с кошкой задремали, потому что, когда Ахмет постучал в дверь, Трейси с удивлением заметила, что прошел целый час. От ее внезапного движения Ясемин испугалась, спрыгнула с коленей и спряталась под кроватью, будто давно знала Ахмета-эффенди и не любила его.
Дворецкий поставил поднос на столик, снял серебряные крышки, сохраняющие тепло, с мисок и ловко накрыл на стол. По-видимому, Ахмет умел делать все на свете. Наблюдая за его точными, проворными движениями, Трейси попыталась заговорить с ним, но он покачал головой, давая понять, что не понимает
