письменный стол и мой кабинет. Отец гордился тем, что я тоже стала писать, хотя избрала совсем иной жанр. Он радовался даже больше, чем я, когда в одной из газет был опубликован мой первый небольшой очерк. Отец всегда, говорил, что эта комната будет моею, когда его не станет, но я думала, что это случится не скоро. Его смерть была для меня страшным ударом. В его кабинете моя утрата ощущалась особенно остро. Вещи, переживающие своего владельца, больно ранят тех. кого он покинул.
Я ничего не стала менять в кабинете, в нем прибавилось только немного нужных мне вещей. Стены были заставлены шкафами с отцовской библиотекой, а на длинной полке возле камина стояли его книги — романы, которые он написал. Они сделали его знаменитым и обеспечивали ему безбедное существование. Но отец не умел копить деньги, и теперь, когда его книги стали не так популярны, как прежде денег почти не осталось. Рут едва хватало на жизнь, а я не нуждалась в наследстве. Я сама себя обеспечивала и могла бы помочь Рут в случае необходимости.
Вот они, книги, которые принесли Виктору Холлинзу известность, и первая из них 'Мэгги Торнтон' со всеми последующими изданиями в твердой и мягкой обложках. Эта книга была переведена на тридцать два языка. Помню, как ребенком, входя в кабинет, я всякий раз пересчитывала издания Мэгги Торнтон, которых становилось все больше и больше.
Этот роман был первым из его произведений экранизирован с Лорой Уорт в главной роли. Отец поехал в Голливуд — чтобы написать для нее сценарий. Фильм оказался таким успешным, что Лора получила первого своего Оскара. Работая над сценарием, встречаясь во время съемок, они влюбились друг в друга. Отец хотел жениться на ней, но она ему отказала. Смысл своей жизни Лора видела в карьере кинозвезды. У нее бывали любовники, но она никогда не связывала себя брачными узами. Виктор Холлинз не собирался оставаться в Голливуде и быть ее вечным воздыхателем. У него была своя гордость работа, которая его удовлетворяла, и, вернувшись домой, он женился на девушке, которая была давно в него влюблена.
Когда я подросла, отец не стал от меня ничего скрывать. Он рассказал, что, узнав о ребенке, которого ждала Лора, он попросил Рут заменить малышке мать. Рут сделала это, не колеблясь. Она любила меня как собственную дочь, и я отвечала ей тем же. Матери у меня не было, но, по крайней мере, я утешала себя тем, что у меня был отец.
Казалось бы, ничто в его рассказе об истории моего рождения не должно было возбудить во мне ненависти к Лоре Уорт. Сам отец не испытывал к ней подобного чувства. Он уверял меня, что в сердце каждого человека есть место для самой разной любви и длят способности прощать. Человек должен уметь любить и прощать, повторял отец. Но что-то, видно, ему это не очень удавалось. Я замечала в его глазах страдание, когда он говорил о Лоре. Сердце мое разрывалось от боли за него, за Рут и за себя. Меня мучило сознание того, что у меня есть мать, которая от меня отказалась.
Я выросла с этой болезненной мыслью, которая породила мое двойственное отношение к Лоре. Я стремилась узнать ней все, что можно. Разыскала старые киножурналы, где были какие-то отрывочные сведения о ней, зачастую нелестные и основанные на сплетнях. Из них я сделала вывод, что с такой, как она, не стоит знаться. И, тем не менее, продолжала тайком собирать о ней любую информацию, скорее всего недостоверную. Как-то в школе я во всеуслышание похвасталась, что моя мать — известная киноактриса Лора Уорт, чем ошарашила мою учительницу и повергла в изумление одноклассников. И все для того, чтобы на следующий день отказаться от своих слов. Даже в играх с куклами меня преследовал призрак матери, которая не хотела меня видеть. Я говорила куклам, что я их мама, они — мои дети, но я слишком занята, чтобы оставить их у себя. Тут я обычно разражалась слезами при одной мысли о том, что придется расстаться с ними. Потом, подражая Рут, окружала их заботой и нежностью. Но я понимала тщетность своих усилий, зная, что они никогда не простят сказанных мною жестоких слов и никогда не будут меня любить.
Лоре было тридцать четыре года, когда я родилась. Через четыре года она снялась в 'Шепчущем мраке' фильме по роману моего отца, но сценарий на этот раз писал уже не он. Карьере Лоры пришел конец еще до завершения фильма, хотя тогда она этого не подозревала. Когда я выросла, то стала находить утешение в надежде, что она рассталась с экраном не по своей воле, что она мучилась и терзалась, когда у нее отняли ее любимое дело. Даже очень постаравшись, я не смогла бы убедить себя, что Лора заслуживает сочувствия или снисхождения.
С такими мыслями я уселась за огромный письменный стол красного дерева, за которым Виктор Холлинз писал свои романы обыкновенной ручкой, предпочитая этот трудоемкий способ печатанию на машинке. Моя портативная пишущая машинка выглядела крошечной на необъятной поверхности столешницы из красного дерева. Я отодвинула ее, отложила свой незаконченный опус для какого-то журнала и взяла в руки фотографию в рамке. В правом нижнем углу наискосок крупным женским почерком было написано: '
Я нашла эту фотографию в одном из запертых ящиков стола, извлекла ее оттуда и поставила за пишущей машинкой, откуда она могла бы насмехаться надо мной; бесить меня и подстрекать принять окончательное решение. Рут не понимала моих чувств, да я и не в состоянии была их объяснить. Со временем Рут прониклась сочувствием к Лоре, у меня же не было к ней ни капли сострадания.
Я смотрела на фотографию и изучала лицо Лоры Уорт. Она была потрясающе красива, но вовсе не стандартной красотой. Ее трудно было даже назвать хорошенькой. От отца американца, женившегося на белокурой норвежке, Лора унаследовала темные волосы и карие глаза. На фотографии у нее короткая стрижка, волосы завиты по моде начала 30-х годов, чуть скуластое лицо с вздернутым подбородком, открывающим длинную шею. Темные глаза обрамлены густыми от природы ресницами, а брови подведены — как это было тогда модно. Прямой нос с резко очерченными ноздрями и широкий чувственный рот дополняли портрет Лоры Уорт, создавая неповторимый облик. Такое лицо нельзя не узнать, даже если оно не появлялось на экране все эти годы, начиная с 1950-го.
Я повернула фотографию к свету, и стекло в рамке превратилось в зеркало, а мое лицо как бы наложилось на лицо Лоры. Сходства не было. Я не походила на своих родителей — ни на Лору Уорт, ни на Виктора Холлинза. Мой твердый, упрямый подбородок, в отличие от Лориного, лишен тонких округлых очертаний. У меня светло-голубые глаза и прямые темно-русые волосы. Совсем не походя внешне на Лору Уорт, тем не менее, я ощущала внутреннее сходство между нами. Я сознавала, что унаследовала от своей матери взрывной, необузданный нрав, хотя мне хотелось походить на Рут, быть такой же, как она, кроткой и уравновешенной, не воспринимать все так остро, не давать волю своим страстям, которые разрывала меня на части. Это была одна из причин, почему я опасалась влюбиться. Любовь опасное чувство, которое больно ранит, я не хотела его узнать.
Однажды, когда мне было десять лет, отец повел меня в кино на дневной сеанс. Картина, которую мы смотрели, называлась 'Мэгги Торнтон'. 'Я хочу, чтобы ты знала, какой была твоя мать', — сказал тогда он.
Живая, обольстительная женщина на экране потрясла меня. Глядя на нее, я почувствовала себя полным ничтожеством. Разве я смогу, когда вырасту, сравниться с ней? 'Интересно, — размышляла я, — чего хочет отец, чтобы я походила на нее?'
Возвращаясь из кино, мы оба молчали, находясь под впечатлением увиденного. Когда мы пришли домой, отец повел меня в свой кабинет и усадил на письменный стол. Все во мне протестовало. Я не желала его слушать.
— Не хочу, когда вырасту, быть похожей на нее! — выкрикнула я. — Я ей была не нужна, а она не нужна мне. Я хочу быть только с тобой и Рут. Ненавижу ее… ненавижу!
Отец привлек меня к себе и дал выплакаться. Наверное, яростный взрыв моих эмоций встревожил и опечалил его. Он добивался совсем не того.
Когда я немного успокоилась, отец нежно поцеловал меня.
— Ты не должна больше так себя вести, — уговаривал он меня. — Вот такой же часто бывала Лора. Ты должна простить ее, а не подражать ей.
За два дня до смерти отец снова позвал меня в кабинет.
— Я хочу передать тебе кое-что, — сказал он. Открыв нижний ящик письменного стола, отец вынул оттуда предмет, который я никогда прежде не видела. Это было превосходное французское пресс-папье. «Милльфлёр» — так называется это декоративное изделие, пояснил отец. И действительно, в прозрачном корпусе теснилось множество стеклянных цветочков- красных, синих, зеленых и желтых. Я осторожно взяла пресс-папье и держала его в руках, пока отец рассказывал историю этой вещицы.
