кошельке. Лишившись двух лучших воительниц, отпущенных заезжим сенатором на свободу, он вряд ли еще когда-нибудь сможет рассчитывать на такие сборы, как в прошлом году. Мало того, ланиста еще и лишился надежд на устроение знаменательной битвы в честь дня рождения Домициана. Ведь без нее, Лисандры, встать во главе гладиаторского войска не сможет никто. Великолепное зрелище, создаваемое по всем правилам военного искусства, сразу выродится в пустышку, и Бальб, конечно же, понимает это. Как и то, что Лисандра не захочет, да и просто не сможет покинуть своих эллинок, которых так старательно обучала. Бросить на произвол судьбы Варию и Фибу?.. Да ни за что!
— Я останусь с тобой, — негромко проговорила Лисандра. — Теперь мое место здесь, Бальб.
— Примерно такого ответа я и ждал от тебя, — ответил Луций странно охрипшим голосом, как будто в горле у него застрял сухой и жесткий комок. — Ты останешься, но не со мной, — добавил он совсем тихо. — Два минувших года… Ты, Сорина, Эйрианвен… да, и Эйрианвен! Я вполне убедился в том, что стал староват для подобных забав. Мне довольно!
— Никак собираешься на покой? — Лисандре казалось, что уже ничто больше не способно ее изумить, и все-таки это случилось.
— Да, собираюсь. Мы с Эросом хотим отправиться в Грецию. Там на нас с ним по крайней мере не будут коситься. Я сказал, в Грецию? В Элладу, конечно, — поправился он и был вознагражден слабой улыбкой спартанки. — Нужно только уладить кое-какие дела. Я уже переговорил с Титом, Палкой и Катувольком. Все они подтверждают, что в народе наш луд давно уже называют не школой Луция Бальба, а школой Лисандры. Я решил вручить эту школу тебе, чтобы ты поступила с ней по своему разумению. Твои подопечные, как ты их именуешь, воистину станут таковыми. В твоей власти выпустить их всех на свободу, или все-таки устроить битву для Домициана, или вовсе перепродать луд, кому пожелаешь. Можешь даже продолжить выходить на арену, хотя, надеюсь, этого ты все же не сделаешь. — Бальб вздохнул. — Благодаря тебе я многое понял о себе самом. Так что вот тот единственный подарок, который я в силах сделать тебе.
Ланиста наклонился и тихо поцеловал ее в лоб.
— Прощай, Лисандра Спартанская, — проговорил он, поднялся, вышел и притворил за собой дверь.
В лечебнице воцарилась тишина. Лисандра постепенно осознавала огромность дара, поднесенного Луцием Бальбом, и ее глаза вновь наполнились слезами. Как же ей поступить?.. Некогда она сказала Фронтину, что уже не сможет вернуться в Спарту и снова быть жрицей. Эта часть ее души отболела и умерла.
Осталась лишь гладиатрикс.
ЭПИЛОГ
Марк Сабин скорчился в инстинктивном страхе, укрываясь за горой трупов. Он прослужил в легионе около двух лет, но еще ни разу не был в сражении, и то, что происходило теперь, наполнило животным ужасом его душу. Люди и кони падали, зарубленные мечами или утыканные стрелами, подобно ежам.
Они появились на закате, перемахнули земляные стены и бешеной бурей пронеслись через полевой лагерь. Их жуткий пронзительный боевой клич мешался с гудением пламени и стонами умирающих римлян. Варваров нельзя было сосчитать! Безумные всадники на разъяренных конях вынесли ворота и галопом влетели внутрь.
Едва начавшись, битва была безнадежно проиграна. Марк решил спасти хотя бы собственную шкуру, для чего и зарылся в груду погибших. Но над лагерем снова понеслись ужасные крики — это победители пытали пленников, взятых живыми. Дикари безжалостно калечили их, оскопляли, бросали в костры. Марк обгадился от страха, но ему было не до того, чтобы испытывать стыд. Он молился всем сразу олимпийским богам, выпрашивая себе жизнь, просил своих давно умерших родителей не забирать его к себе прямо сейчас. Сабин очень не хотел умирать.
Потом чьи-то грубые руки принялись растаскивать тела, под которыми он искал убежища. Легионер в ужасе закричал, попытался удрать, но ничего из этого не получилось. Его мгновенно схватили, сорвали панцирь, а потом и тунику.
— Пожалуйста! — повторял он, заикаясь. — Пожалуйста, не убивайте меня.
От вида этих варваров, в чьих глазах светилась лишь смерть, по его ногам снова потекла вонючая жижа. Они без умолку трещали на своем диком наречии и волокли его куда-то сквозь дымные руины некогда упорядоченного и стройного лагеря. По сторонам высились врытые в землю колья, на которых торчали легионеры, уже мертвые или еще не совсем, кричащие и бьющиеся в последних муках.
Вот тут до Марка начало постепенно доходить, что нападавшие — все поголовно! — были женщинами. А он-то, дурак, смеялся над побасенками о дакийских амазонках, считал их досужими вымыслами. Кто же мог ждать, что страшилки, которыми баловались солдаты у походных костров, внезапно обретут столь пугающую плоть?!
Потом к Марку подъехала воительница, явно возглавлявшая отряд. Верхом на коне, облитая зловещим светом пожара, она показалась ему жуткой, точно сама смерть. У ее седла болтались свежие лоскуты кожи с волосами, сдернутые с римских голов. Колчан амазонки был пуст, с меча, густея, капала кровь.
— Римлянин! — произнесла она на отличной латыни, пригвождая Марка к месту взглядом ореховых глаз. — Из всех, кто незваным явился сюда, живым уйдешь только ты один. Но не потому, что я исполнена милосердия. Оглядись! Навеки вбей в свою память, в каких муках умирали твои товарищи по оружию! Запомни, судьба постигнет всякого римлянина, осмелившегося ступить на землю моей родины! Найди людей своего племени и поведай им о том, что здесь произошло. Скажи, что Сорина Дакийская выполнила обещание, данное некогда одной спартанке. Сообщи римлянам, что я вернулась забрать то, что по праву всегда было моим! Хорошо ли ты понял меня, легионер?
Марк, сотрясаемый отчаянной дрожью, сумел лишь робко кивнуть.
— Вперед!.. — закричала амазонка, вздергивая коня на дыбы.
Ее названые сестры разразились пронзительным боевым кличем и понеслись за ней в ночь. Земля глухо гудела под копытами их коней.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
«Гладиатрикс» — художественное произведение, так что относиться к нему прошу соответственно. Я не претендую на глубокое знание классической истории и на то, что мне удалась ее стопроцентная реконструкция. При этом моя книга основывается на некоторых незыблемых фактах.
То, что женщины действительно дрались на гладиаторских аренах Древнего Рима, сомнению не подлежит. О них упоминают некоторые древние авторы, например Светоний: «Домициан устраивал в Колоссеуме и в цирке множество удивительных зрелищ. Помимо обычных гонок колесниц, запряженных парами лошадей, давали настоящие битвы, одна с участием пешего войска, другая — конного. В амфитеатре разыгрывались морские бои. Происходили охоты на диких зверей и бои гладиаторов при факельном свете. В них участвовали и мужчины, и женщины».
Послеполуденное время и вечер отдавались главному событию — гладиаторским боям. Таким образом, упоминание о факельном свете служит свидетельством, что Домициан со всей серьезностью относился к поединкам женщин. Другое дело, что по своей популярности и общественной значимости они все-таки никогда не превосходили мужские бои. Здесь можно провести параллель с современным футболом. Женский футбол снискал популярность у определенной группы болельщиков, но доминируют в этом виде спорта все же мужчины. Точно так же обстояло дело и в гладиаторских состязаниях.
Помимо произведений современников о гладиатрикс нам рассказывает такое веское свидетельство, как одна каменная стела, найденная в XIX веке в городе Галикарнасе. На ней изображены две женщины-
