— С пением у меня всегда было неважно. Даже в церковный хор не взяли.
— В остальном ты был сущим пай-мальчиком? — Бледное пятно за решеткой придвинулось ближе. — Маленький провинциальный городок, где все знают друг друга, воскресная школа, проповеди, на которых так скучно и тянет в сон…
— Ты так говоришь, будто сама росла в таком городке…
— Говорю, потому что у меня не было такого детства, — сухо произнесла Линда. — И не могло быть.
«Ну попробуй, — вспомнил я слова Толстяка, — вообразить себя негром, нет, лучше негритянкой».
Наверное, вообразить детство темного эльфа не стоит даже пытаться. Если оно у них вообще бывает.
— и-и-и-голодная-я-несчастная-я-я-я…
Костлявая гончая выла очень старательно — словно тролли пообещали ей полтуши бизона за хороший концерт.
— Боишься?
— А?
— Я спросила: «ты боишься?» — повторила дарко.
— Боюсь?! Ну… да… наверно.
— Неплохо сказано для постояльца троллиного погреба. «Да, наверно».
— А-а… к чему был вопрос?
— У меня хорошее обоняние.
— По мне, так ты просто красавица, — сказал я, ничуть не кривя душой. — В самом деле.
И мысленно добавил: красотой дикой кошки. Последние дни мне просто невероятно «везло» на таких женщин. Линда, Лисса, Венга… впрочем, вампирку я считал скорее девочкой — хоть и более опасной, чем остальных, вместе взятых. Тот еще набор. Будь я мормоном… остался бы холостяком. По крайней мере, пока не встречу простую, обычную женщину — без длинных или мохнатых ушей, отрастающих клыков, хвостов и прочего, не предусмотренного для дочерей Евы инвентаря.
— Обоняние, а не обаяние, Кейн. Или, говоря проще, чутье. Не такое хорошее, как у Марти или твоей подружки-оборотня, но заметно лучше среднего человеческого. А страх — он тоже имеет запах. Вот, к примеру, наш дружок шериф боялся. Хоть и не показывал виду, но внутри трясся мелкой дрожью, всю яму своею трусостью провонял. Ты же… — Сальватано усмехнулась, — последний раз мылся два или три дня назад, но вот страхом не пахнешь, разве что самую малость. А ведь по всем канонам должен был бы сейчас умирать от ужаса.
— А чем пахнешь ты?
Вопрос я задал, почти не задумавшись, — вернее, задумался в тот момент я совсем над другим.
— «Сон королевы» от мсье Кудрея.
— Это заклинание такое?
— Можно сказать и так… ведь понятие «парижский парфюм» тебе тоже незнакомо?
— Не знаю насчет парижского, — буркнул я, — а кельнской водичкой наш цирюльник, мистер Фарбух, благоухал с утра до вечера. Так что после полудня к нему разве что проезжие заходили, а горожане — ни ногой.
— Насчет страха… — нарушил я тишину. — Думаю, тут дело в том, что я устал бояться. Просто перегорел. А видела бы ты меня, когда я только сошел с поезда… тогда-то страхом наверняка несло за милю. Ну и любопытством — башкой я вертел по сторонам так, что ветер поднимался. Как же иначе — это ведь Пограничье, то самое… с орками, гоблинами, Дикой Магией.
— Романтический флёр.
— Вроде того… — еле слышно пробормотал я. — Так вот, весь первый день я мотал головой так, что к вечеру шею стер о воротник. На второй день уже поменьше. А потом все как-то пошло-позацеплялось одно за другим. Я ведь не просто поглазеть сюда приехал, мисс… Линда. Мне брата найти надо.
— Брата?
— Ну да. Кристофер Ханко — может, слыхала о таком?
— Может, и слышала. Кристофер — не самое редкое имя для человека. Только в Пограничье я знаю дюжину лично, а с чужих слов — еще полсотни. Хотя… — дарко на миг замолчала. — На юго-востоке один Кристофер, проводник… мы с ним пересекались два или три раза, мельком… и он чем-то похож на тебя. Только выглядит старше и глаза не синие, а серые.
— Это не мой брат, — вздохнул я. — Крис был кареглазым.
— И ты его так любишь, что поехал за ним в Пограничье?
— Ну… по правде говоря, для меня это был повод выбраться в большой мир. Хоть краем глаза… и потом, дома никто и не предполагал, что Пограничье — это настолько большая штука. То есть, конечно, мы понимали, что там не один крохотный городок, где все друг друга знают, но…
— Но в глубине души считали, что так оно и есть.
— Наверно… оттуда-то все выглядело проще: приехал, поспрашивал, нашел. Узнай мама, что я забрался в Пограничье так далеко, не говоря уж про Запретные Земли… ох, надеюсь, она этого не узнает, а иначе у меня будут ба-альшие неприятности.
— Больше, чем сейчас?
— А… да, сидя в яме у троллей, звучит глупо. Так вот, — вспомнил я, с чего начался разговор, — насчет страха. Я в первые дни был точно кролик, весь на нервах. А потом… ну да, здесь встречаются гоблины и орки, а в салунах не только пьют и бьют морды, а еще и стреляют иногда. Но если брать в общем — здесь просто живут люди.
— Кажется, — медленно произнесла дарко, — я понимаю, что ты пытаешься сказать.
— В таком случае ты больше меня понимаешь, — вздохнул я, — потому как у меня мысли путаются, словно клубок ниток, с которым котёнок начал играть.
— Это вторая причина твоей не-боязни. Ты просто слишком юн…
— …и глуп?
— Нет, дело вовсе не в глупости. Просто, когда молод, очень сложно представить собственную смерть. Что все останется таким же — поля и горы, деревья и трава… зима будет сменяться летом… но только без тебя.
— Говоришь, будто тебе самой уже пара с хвостиком веков. Разве мет… вы же не живете так долго?
— Мы, метисы, живем по-разному. Межрасовое… скрещивание, это всегда лотерея, никто не может заранее сказать, что именно унаследует ребенок от каждого из родителей. Я понятия не имею, сколько мне отпущено… и никогда особо не задумывалась над этим. Вроде бы старею чуть помедленней… но убедиться в этом теперь вряд ли получится.
Линда замолчала, и уже через минуту я вдруг почувствовал, что ненавижу эту вязкую, давящую тишину. Когда слышишь лишь свое дыхание… и ничего больше. Даже гончая перестала выть, и шаги часового больше не доносятся сверху. Только вдох, выдох… и назойливый стук молоточков по вискам. Еще минута и больше не выдержу, понял я, заору так, что на небесах слышно будет!
— Вот ведь скотство! — Сальватано коротко хохотнула. — Последняя, может быть, ночка в моей жизни, рядом, в двух шагах — симпатичный мне парень… и решетка между нами! Прямо как в исповедальне… да и то — ты даже не священник!
— А тебе что, хочется исповедаться?
— Значительно меньше, чем заняться, — слово, которое дарко произнесла следующим, было из гоблинского жаргона, но я знал его, как и любой мальчишка. И очень понадеялся, что темнота скроет румянец. — Но… ты прав — от исповеди я тоже бы не отказалась. В первый раз… с тех пор, как мне исполнилось тринадцать.
— Ну… ты можешь попробовать… хоть как-нибудь…
— Кейн! Через эти прутья ты даже мизинец не просунешь! И потом, если ты еще не заметил, у меня руки за спиной связаны.
