испустила Валентина высокий переливчатый и длинный вопль.
Шлепнув себя по бедрам, она ловко заколотила ногами по грязному полу.
Мотавшаяся все студенческие годы по северным экспедициям, собиравшая осколки живой русской речи в Полесье, под Архангельском, в верховьях Волги, когда-то она изучала фольклорные непристойности, как другие ученые – строение клеточного ядра или движение перелетных птиц. Она помнила частушки тысячами, вместе с диалектами и интонациями, во всех многочисленных вариантах, и стоило ей только разрешить себе открыть рот, как они слетали с языка, живые и неповрежденные, как будто только вчера с деревенской вечерки...
рассыпала она вокруг себя мелкие угольки, а темные пятки ее выделывали такую резвую дробь, как будто она затаптывала эти горячие угольки, вывалившиеся из печки.
Парагвайцы просто зашлись от счастья, особенно их главарь.
– Что это? – спросил саксофонист у Файки, но она таких слов не знала и потому ответила приблизительно:
– Это русский кантри...
Нинка, еще до начала Валентининого фольклорного хита, с прямой спиной и запрокинутой головой, как через сцену, прошла к себе в спальню. Здесь, в полутьме, она присела на край тахты и, услышав звяканье стекла, поняла, что она здесь не одна. В углу, на корточках, спиной к ней, сидел Алик. Он передвигал оставленные там бутылки, что-то искал.
Нина не удивилась, но и не двинулась с места.
– Что ты там ищешь, Алик?
– Да маленькая такая бутыль стояла, темного стекла, – с легким раздражением ответил он.
– Там и стоит, – отозвалась Нина.
– А, вот она, – обрадовался Алик и поднялся, прижимая к старой красной рубашке темную бутыль.
Нинка хотела его предупредить, чтоб он был аккуратнее, от этих травяных растворов остаются отвратительные бурые пятна, но не успела. Он шел мимо нее, и она заметила, что он действительно совершенно выздоровел, поправился и походка его прежняя, легкая и чуть разболтанная в коленях. И еще. Проходя мимо, он легко погладил ее по волосам, и не кое-как, а своим собственным давним жестом: разведя пальцы гребенкой, он запустил их Нинке в волосы, у самых корней, и прошелся ото лба к затылку. И еще она увидела, что ее крестик висит у него на груди, и поняла, что все у нее получилось.
«Надо будет обязательно потом сказать Валентине», – подумала она и, коснувшись головой подушки, мгновенно уснула...
Но Валентину она все равно в это время не нашла бы – она была далеко. В ванной комнате, в душевом отсеке, коротконогий жилистый индеец коротким массивным орудием наносил ей удар за ударом. Она видела его черные волосы, распустившиеся вдоль втянутых щек, розовую полоску новой кожи, натянутой на шрам. На лодыжках и на запястьях она ощущала железный охват, но при этом вся была на весу, без упора, и двигалась сильными рывками вверх и вперед. Происходящее нисколько не напоминало ничего, что она испытывала в жизни, и это было потрясающе.
21
Телефонный звонок разбудил Ирину среди ночи.
«Наверное, Нинка пьяная звонит», – подумала она и потянула к себе трубку.
Мельком взглянула на часы – начало второго.
Однако звонила вовсе не Нинка – звонил один из галерейщиков, тот, который вел бумажные дела.
– У нас возникло срочное дело относительно вашего клиента, – начал он с ходу. – Мы хотели бы приобрести все оставшиеся в его мастерской работы, но не затягивая.
Ирина держала паузу – она этому была обучена.
– Ну и, разумеется, мы хотели бы, чтобы вы отозвали иск. Сейчас все наши отношения будут пересмотрены...
Раз, два, три, четыре, пять – получай!
– Ну, во-первых, что касается иска, это отдельное дело, и мы ни при каких обстоятельствах не будем их объединять в одно. А относительно работ моего клиента – это мы сможем обсудить с вами в конце будущей недели, после моего возвращения из Лондона. Я еду как раз по поводу этих работ, – с большим профессиональным удовольствием соврала она.
Сна уже не было ни в одном глазу. Она встала, вышла в гостиную. Из-под двери Тишорт выбивалась махровая полоска света. Она постучала.
Тишорт в длинной ночной рубашке – в такую-то жару – приподнялась на локте, убрав книгу.
– Ну что?
– Похоже, он все-таки был хороший художник. Эти бандиты звонили, хотят купить все оставшиеся после Алика работы.
– Да ты что! – обрадовалась Тишорт.
– Да. Я, может, еще для тебя наследство выколочу. Вот так.
– Ты смеешься, какое наследство? А Нинка? С ней что мы будем делать?
– Ну, Нинка меня не интересует. А за этими деньгами еще придется ой как побегать. – Вид у Ирины был очень усталый, и Тишорт подумала, что мама стареет и ночью, без краски, совсем не красавица, а так себе...
– Знаешь что, давай в Россию съездим. – Тишорт отодвинулась, освобождая Ирине место.
Долгие годы Тишорт не могла засыпать одна, и Ирина неслась с другого конца города, чтобы это несчастное молчаливое существо уткнулось в ее плечо и заснуло...
Ирина легла, устраивая свои тощие косточки поудобнее.
– Я уже и сама об этом думала. Поедем, обязательно поедем, только вот немного устаканится.
– У – что? Как ты сказала?
– Устаканится, ну, придет в порядок, что ли...
– Нет, Алик говорил, что если там придет в порядок, то это будет другая страна.
– А вот об этом не беспокойся: чего-чего, а порядка там никогда не будет...
Ирина погладила рыжую голову дочери, и та не дернулась, не фыркнула.
«Ну что ж, – решила Ирина, – будем считать, что все кончилось».
