Даниэль Штайн, переводчик

отказывать таким людям в крещении. Два других случая, о которых он мне рассказал, касались людей, находящихся при смерти, и он не мог не исполнить свой пастырский и христианский долг. В одном из случаев, касавшемся крещения женщины из России, которая много лет его об этом просила, он сказал, что обещал ей исполнить её просьбу только в случае близкой кончины. Что и совершил накануне её смерти. Согласитесь, что в подобной ситуации я не могу поставить ему в вину нарушение закона. Однако увещевательная беседа была проведена.

В конце минувшего года я получил от Провинциала Ордена новое послание относительно проповеди отца Даниэля Штайна. Одновременно я получил официальное письмо от Иерусалимского Патриарха по поводу деятельности отца Даниэля Штайна. На этот раз речь шла о более сложной ситуации, поскольку она касается непризнания Штампом главенства Римского Престола в католическом мире, и высказанной им абсурдной идеи о долженствующем быть главенстве Иерусалимской Церкви. При этом он имел в виду даже не Иерусалимский Патриархат, а прекратившую своё существование с начала второго века Церковь Иакова, брата Господня.

Утверждая эту идею, священник Даниэль Штайн служит мессы на иврите. Поскольку со времён Второго Ватиканского Собора имеется официальное разрешение на церковное служение в поместных церквах на местных языках, это не может вызывать с моей стороны ни осуждения, ни запрета. Его мысли о поликультуральном христианстве тоже представляются мне спорными, но я предпочёл бы, чтобы Вы лично обсудили бы с о. Штайном эти проблемы.

В ходе нашего разговора, опираясь на полученные конфиденциальные сведения, я спросил его, не выпускает ли он из исследования мессы «Символа Веры». Он признался, что последние годы он не считает возможным произносить текст, некоторые положения которого он не разделяет. На этот раз речь шла об одном из основополагающих догматов Святой Церкви — о Троице. Его соображения представляются мне настолько еретическими, что я не берусь их даже пересказывать, и это является ещё одним аргументом в пользу Вашей встречи с ним.

Расхождения воззрений отца Даниэля Штайна с общепринятыми в Святой Церкви традициями столь многочисленны, что я временно запретил ему служение мессы и предоставляю окончательное решение Вашему Высокопреосвященству.

Руководство Ордена готово направить отца Даниэля Штайна в Рим для беседы в любые сроки, которые сочтёт приемлемыми Ваше Высокопреосвященство.

Всецело преданный Вам во Христе

Генерал Ордена босых кармелитов отец Лауренис.

47. 1984 г., Хайфа

Из разговора Даниэля и Хильды

Слушай внимательно и постарайся не перебивать! Ты знаешь, что я ничего хорошего не ждал от поездки в Рим и был готов ко всему. Собственно, самое плохое уже произошло — начальство мне запретило служить, хотя и временно, но я не надеялся, что мне удастся этот запрет снять. Тем более что Префект Конгрегации вероучений, куда меня вызвали, человек весьма консервативный. С нынешним Папой этот Префект представляют собой такую сбалансированную пару, которая удерживает друг друга от крайностей, так что ли выразиться. Но Папа способен на движения сердца, я в нём это очень ценю, а Префект сухой, без эмоций, рациональный и очень образованный. У него дюжина дипломов, дюжина языков, и он очень жёсткий — таким он мне представлялся, по крайней мере. И внешность соответствующая. Только немного слишком розовый для кабинетного человека. Ну, это к слову!

Я прилетел в Рим за три дня до визита. Я в Риме не первый раз, довольно хорошо его знаю и не люблю, несмотря на его обаяние. И на этот раз я гулял по Риму, и вся моя душа говорила этому городу — нет и нет! Я деревенский человек, и величие города меня отталкивает. Всегда отталкивало. Это какое-то помрачение, что все хотят в городах жить. А Рим — город городов, от него так и веет жестокостью и величием империи. Даже последний исторический Рим, Рим Муссолини, говорит о том же — власть силы над слабым человеком. А в Ватикане это ещё сильнее чувствуется.

Накануне аудиенции я целый день ходил по Риму катакомбному — совсем другое дело: тайный, маленький, скрытый мир, желающий от этой городской силы укрыться и создать какое-то независимое существование. Никогда и ни у кого это не получается. Хотя трогает до глубины души. Большая вера, простодушие и дерзость чувствуется в нежелании признавать величие и силу. Я вышел из катакомб совершенно спокойным, перестал беспокоиться по поводу завтрашней встречи.

Вдруг я понял, что иду на исповедание веры, и готов говорить всё, что думаю, ничего не скрывая и не умалчивая. А там — будь что будет. Хотя я знал, что мой судья отличается от Понтия Пилата тем, что никогда не задаст риторического вопроса «что есть Истина?», а точно знает, что именно она есть.

Префекта я уже видел, первый раз на встрече со священниками Восточной Европы и ещё раза два. Но не так близко. Он высокий, ну, ростом высокий. Ты ведь знаешь, Хильда, что из всех рослых людей ты одна не вызываешь у меня внутреннего беспокойства. Очень высокие и очень низкие — разные породы. Ладно. В общем, мне с невысокими людьми комфортнее. Не считая тебя, конечно.

Он сразу же сказал, что читал обо мне, знает о моём военном прошлом и считает, что в Церкви подобные мне священники, прошедшие войну, особенно ценны. И тут я подумал, что никакого толка от этого разговора не получится. Я не стал говорить о реальном смысле всех опытов войны. Подумал: что, он не знает, как война ожесточает, искажает и разрушает человека? Но он очень тонкий собеседник — мгновенно почувствовал мою реакцию, переменил тему:

— Вы служите на иврите?

Я объяснил ему особенности христиан моей общины, для которых иврит часто оказывается единственным общим языком: среди моих прихожан есть пара — она голландка, а он испанец, а говорят они между собой на иврите. Таких немало. Раньше я служил по-польски, а теперь выросло новое поколение, и дети польских католиков уже почти не знают польского. Иврит им родной язык. Кроме того, есть и крещёные евреи, переехавшие из других стран.

Он спросил о переводах, и я сказал, что некоторые переводы уже существовали, некоторые мы сами сделали, а псалмы, к примеру, мы берём из еврейских источников.

Я прекрасно понимал, что у него есть донос, в котором наверняка написано, что я не читаю «Кредо». А что там ещё написано, могу только догадываться.

Префект неожиданно пошёл мне навстречу — сказал, что христианство было мультикультурным, что ядро, сердцевина должны быть для всех общими, а оболочка может быть у разных народов разной. Латиноамериканец совсем на похож на поляка или ирландца.

Я страшно обрадовался, я и представить себе не мог, что найду в нём союзника: я пересказал ему мою встречу с одним африканским епископом, который с горечью мне говорил, что он учился в Греции, служил в Риме, усвоил европейскую форму христианства, но он не может требовать от своих прихожан-африканцев стать европейцами.

«Наши традиции древнее, да и церковь африканская древнейшая, и мои люди пляшут и поют в Храме, как царь Давид, и когда мне говорят, что это неблагочестиво, я могу ответить только одно: мы не греки и не ирландцы!» — вот что он мне сказал. И я сказал, что тоже не понимаю, почему африканцы должны служить по-гречески или по-латински, чтобы понять, что говорил равви из Назарета!

— Но всё-таки Наш Спаситель был не только раввином из Назарета! — заметил Префект.

— Да, не только. Он для меня, как и для апостола Павла, Второй Адам, Господь, Искупитель, Спаситель! Все, во что вы веруете, я в это тоже верую. Но во всех Евангелиях Он «Равви». Так назьшают его ученики, так называет его народ. И не отнимайте у меня моего «равви». Потому что это тоже Христос! И я Его хочу спросить о том, что для меня важно, по-еврейски, на его языке!

Понимаешь, Хильда, я подумал: да, он прав. Священники, прошедшие через войну, чем-то отличаются. Например, я не боюсь сказать то, что я думаю. Если он запретит мне служение, я буду служить один в пещере. Здесь, в Риме, существовала большая, еврейская церковь в пещерах. И я сказал:

— Я не могу читать «Кредо» из-за того, что оно содержит греческие понятия. Это греческие слова, греческая поэзия, чуждые мне метафоры. Я не понимаю, что греки говорят о Троице! Равнобедренный треугольник — объяснил мне один грек, и все стороны равны, а если «filioque» не так использовать, то треугольник не будет равнобедренным… Называйте меня как хотите — несторианцем, еретиком — но до IV века о Троице вообще не говорили, об этом нет ни слова в Евангелии! Это придумали греки, потому что их