рост метр семьдесят. К восемнадцати до двух дорастёт. И девчонки уже звонят. А я думаю так, пусть гуляют, пока молодые...
Фаина Ивановна была умна, по-своему даже талантлива. Начинала кассиршей, доросла до главбуха. Авторитет её в театре был огромный, и директор, и завпост её побаивались. Были какие-то махинации, в которые Вера Александровна по скромности своего положения и по врождённой брезгливости порядочного человека не была вовлечена, но догадывалась: воруют... Но, несмотря ни на что, Вера испытывала своего рода почтение к начальнице: конечно, вульгарна, невоспитанна, но голова как счётчик, и ведь умна. Вот и теперь права совершенно: конечно, ранний брак может всю жизнь покалечить. Слава Богу, прошлогодняя девочка, Лиля Ласкина, уехала, а ведь не случись уехать, так и женился бы, дурачок...
– Парней-то ещё больше, чем девчонок, беречь надо, – прищёлкнула языком Фаина Ивановна, и Вера в душе с ней согласилась...
Старый год проводили чинно – выпили шампанского.
– А телевизор! Телевизор-то включить! – заволновалась Фаина Ивановна и поискала глазами телевизор. Телевизора не было.
– Как это? В наше время и без телевизора! – изумилась Фаина Ивановна.
Пришлось ей обойтись без Брежнева, без «Голубого огонька», без «Карнавальной ночи». В двенадцать бомкнули бабушкины настенные часы, – чокнулись. Пошла в ход большая Фаинина еда. Вера едва царапала вилкой, – испорчен был задуманный вечер. Глупо и бессмысленно горели свечи, пожухли ёлочные лампочки, потому что Фаина Ивановна с возгласом «Ненавижу потёмки!» зажгла на полную мощь люстру. Крепкой спиной она примяла ветхую шаль Елизаветы Ивановны, плюхнувшись в её кресло. Сдвинула в сторону пустой прибор, символизирующий бабушкино неявное присутствие. Ела Фаина с аппетитом, похрустывала цыплячьими косточками:
– У меня цыплятки всегда мягонькие, я их промариную сперва...
«Похожа на львицу, – впервые за двадцать лет знакомства заметила Вера Александровна. – Как это я раньше не замечала? Две складки поперек лба, глаза широко расставлены, нос тупой, широкий... И даже волосы назад зачёсаны, прикрывают звериный загривок...»
– А ты кушай, кушай, девочка, – Фаина Ивановна не озаботилась запомнить имя этой маленькой лахудрочки. Злость на полковника у неё не прошла, стала даже как будто сильнее, но и веселее. И мысль пришла в голову. – А где телефончик у вас?
Вышла в коридор, набрала номер. Домой она ему никогда не звонила, он даже и не знал, что у неё есть его домашний номер. Подошла женщина.
– Алло? Квартира полковника Коробова? Примите телефонограмму из Министерства обороны...
– Толь! Толь! – заверещал в трубку женский голос. – Телефонограмма из Министерства! Одну минуту!
Но Фаина Ивановна, не обращая внимания на отдалённое волнение собеседницы, продолжала:
– Командование поздравляет полковника Коробова с Новым годом и с повышением. С пятнадцатого января сего года он назначен начальником Магаданского военного округа. Секретарь Подмахаева.
И грохнула трубкой. А что? В театре живем! И настроение заметно исправилось.
– Да что же вы не кушаете? – Она и сама вдруг почувствовала прилив голода, положила Шурику на тарелку салату и кусок рыбы. – Вера Александровна! Что же вы ничего не кушаете? Тарелка пустая! Шурик, наливай!
Шурик взялся открывать вторую бутылку шампанского.
– Нет-нет, давай коньяку.
Она всё принесла: и коньяк, и конфеты.
Хоть бы все поскорее ушли, – изнывала Вера. – Остались бы вдвоём, вспомнили маму. Всё испорчено, всё испорчено. Нахальство, конечно, невероятное, вот так нагрянуть без приглашения, с чудовищной этой едой, от которой потом будет изжога, отрыжка, если не расстройство желудка...
Аля чокнулась со всеми, выпила. О, как её вознесло! Видели бы её акмолинские подружки... В Москве, в таком дому... В шёлковом платье... Шурик Корн, пианино, шампанское...
Прежде она никогда не пила. Когда предлагали, отказывалась. На заводе пьянство было повальное, она всегда боялась пьяных мужчин и знала, как это бывает: скрутят, юбку на голову, и тыркать... И полубратья в детстве, и мальчишки барачные несколько раз ловили. В лаборатории тоже, в прошлом году, на Первое мая устроили вроде застолья, а потом завхоз и старший лаборант Зоткин навалились в гардеробе... Но теперь ей было так хорошо, так сладко.
«Да живот-то у меня вот чего ныл, – догадалась она. – Вот оно, к чему все пьют, – сделала она вывод, отчасти ошибочный. – Девчонки говорили, что хорошо. Может, не врут... Какой день выпал. Я своего добуду...» – решила Аля и уставилась блестящими глазами на Шурика.
А Шурик кушал безмятежно: мало ли какие у кого планы... У него был свой собственный – на два часа на завтра, то есть уже на сегодня, он договорился с Матильдой. С утра сегодня она собиралась к подругам, а к вечеру должна была вернуться. Из-за кошек, конечно. Ну и Шурик собирался навестить её, отпраздновав с мамой Новый год печально и благолепно.
– Может, потанцуем? – предложила Аля тихонько.
– Да магнитофон в моей комнате. Что, принести? – Шурик был настолько же непонятлив, насколько Аля неуклюжа.
– Да пусть там, – покраснела Аля под взглядом насмешливой начальницы.
– Давай, – согласился Шурик и вытер рот о крахмальную салфетку, дотронуться до которой Аля не смела.
– Пусть, пусть потанцуют, – гнусным голосом сказала Фаина Ивановна, но никто этого не заметил.
Ребята ушли, а Фаина Ивановна разоткровенничалась, стала рассказывать Вере Александровне о заключении договоров с художниками, о проведении расходов хозяйственных по творческим статьям – чего та знать вовсе не желала.
В Шуриковой комнате не было места для танцев: там стоял диван, письменный стол, два шкафа, и оставался лишь узкий проход, в котором под щемящие звуки блюза Аля прильнула к Шурику всей своей худобой. Шурик удивился, как похожа она на ощупь на Лилю: хрупкие рёбрышки, твёрдая грудь... Только Лиля отплясывала, как цыганка, а эта топчется, сама себе на ноги наступая. Но если прижать её потеснее, то выясняется совершенно удивительное обстоятельство: тонкие ножки прикреплены где-то сбоку, и между ними такая зовущая пустота, такая распахнутая дорога открывается, и штучка эта, лобок, как будто висит в воздухе, и даже торчит немного вперед. Он подцепил подол платья, просто так, проверить из интереса, как это получается, и удивился: легко отодвинулась полоска трусов и палец попал прямо в тёплое дупло. И так ловко-ловко она как будто чуть-чуть подпрыгнула и плотненько на него наделась. Лёгкая, ничего не весит, как Лиля. Он застонал: Лиля... Никаких там ляжек, никакого лишнего мяса. Только оно одно, нужное... Совсем не так, как у Матильды, совсем другое... И блюз не мешал ничему, длился саксофонной нотой. И в ту минуту, когда Шурик прислонил эту невесомость к шкафу и выковырял тугие пуговицы, и уже всё само собой пошло... раздался требовательный возглас из коридора:
– Шурик, на минуточку!
Звала не мама, звала Фаина Ивановна.
– Да, да, сейчас, – отозвался Шурик, дёрнулся, всё нарушил, снял с себя чужую девочку. Тёмный шёлк подола электростатически прилип к её груди, и он в первый раз подивился, как затейливо всё устроено: в слабом свете настольной лампы, отвёрнутой к стене, на него смотрели красные лепестки выпуклого цветка...
– Я сейчас вернусь, – хрипло шепнул Шурик и начал заталкивать пуговицы в тесные петли новых брюк.
В прихожей одевалась Фаина Ивановна. Она уже впялилась в сапоги. Похудевшие сумки смирно лежали на полу, как собаки у хозяйских ног.
– Шурик, посади Фаину Ивановну в такси, – попросила мама.
– Ага, – кивнул Шурик. Деваться было некуда.
– У нас такой двор тёмный. Пусть уж он меня до подъезда проводит и на той же машине обратно.
– Конечно, конечно, – радовалась освобождённая Вера.
Время было самое застольное, начало третьего. Машину остановили сразу же. По забавному
