НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. Когда папа получил Сталинскую премию, он даже не знал, что за нее полагается сто тысяч рублей! Потому что Лепехины всегда были работники – отец, дед, прадед! Все трудились от зари до зари. А теперь… я живу в семье, где никто не хочет трудиться. Один Ростислав трудится. А девочки… Одна молится, вторая принимает позы… А Лизочка совсем не занимается… Как она сессию сдаст?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ну и что, молится? Не пьет, не курит! Может, она верующая, чего ж ей не помолиться? Хотя я лично этого не понимаю. А вот брат Николай… не знаю, как бы он это пережил. А Леля ищет работу! Хорошая работа на дороге не валяется! Не на телеграф же ей идти с тремя языками?
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. Кофе остыл…
Мария Яковлевна снова ставит кофейник на огонь.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Я что скажу? Брат Николай преподавал диалектический материализм и всегда говорил, что диалектика – мать всех наук! А диалектика в том и заключается, что все в развитии… что вчера было хорошо, то сегодня плохо…. Что сегодня хорошо, завтра опять плохо… Все в развитии… Все хуже и хуже… Кофе убежал! Но не весь!
Мария Яковлевна наливает кофе и ставит чашку перед Натальей Ивановной. Обе устали – заряд кончился. Пауза.
Обе пьют кофе.
НАТАЛЬЯ И ВАНОВНА. А Лиза все-таки очень мало работает… Когда я училась в университете, буквально от стола не отходила.
Входит Константин. Кивает. Пьет воду из-под крана.
Зажигает свет. Открывает холодильник.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Осторожно с дверкой! Она плохо захлопывается!
Константин достает круг колбасы, отрезает от него кусок, потом с грохотом захлопывает холодильник. Жуя, подходит к компьютеру, садится, надевает наушники.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Не здоровается.
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. Не обращайте внимания.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Не могу привыкнуть.
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. За восемь лет могли бы и привыкнуть.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Чего Леля в нем нашла?
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. И за восемь лет ни одного дня не работал. Музыкант!
Константин снимает наушники, звучит агрессивная барабанная атака. Наталья Ивановна и Мария Яковлевна продолжают говорить, их не слышно. Они как будто примиряются. Наталья Ивановна встает из-за стола, они обнимаются, целуются. В этот миг гаснет свет. Музыка обрывается.
КОНСТАНТИН. Гвоздец!
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА, МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА (
Наталья Ивановна уходит. Открывается дверь – Елена и Семен с вантузом. Слышен благовест.
КОНСТАНТИН. Все пропало! Опять!
ЕЛЕНА. Не убивайся так, Костик! Еще не все… Вот, Маканя, привела к тебе Семена. Там в конторе на него очередь стоит!
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Спасибо, Семен. Мы вам очень благодарны. Не знаю, что бы мы без вас делали!
КОНСТАНТИН. Проклятое электричество…
СЕМЕН. Что всегда, то бы и делали… Восемь заявочек с утра, это точно. Но я говорю – Лепехины у меня в первую голову. Всем говорю. Ну, чего там?
Бульканье, звяканье инструментов, пробивается стрекот пишущей машинки, трели мобильного телефона. Звонит и второй телефон – городской. Елена снимает трубку.
ЕЛЕНА. Да, привет, Сонечка! Нет, мы в городе давно не живем. Городская квартира сдана. Да, англичанин живет. Нет, совершенно не милый. Крыса старая. Чем-то торгует. Нет, нет. Этим Ростислав занимается. Это какой-то его знакомый, братец нам жильца нашел. Спасибо, Сонечка. Нет, испанского я не знаю. Нет, я бы с итальянским не хотела, ну, я забыла уже. С французским – пожалуйста. Можно английский. Сколько? Ты смеешься? Каждый день отсюда тащиться в город за такие деньги? Ну, спасибо, конечно, что вспомнила, но это просто никакое предложение. Совсем никакое… Пока. Спасибо, что позвонила.
Елена вынимает пульверизатор с духами, брызгает на руки, нюхает. Константин принимает позу дерева и замирает.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ты отказалась?
ЕЛЕНА. Угу… Вообще-то им нужен итальянский и испанский…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Странно. Испанский – совсем уж лишний язык.
ЕЛЕНА. У нас только Дюдя знает испанский. И мама немного. Да хоть бы и знала – не за пятьсот же долларов…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Наверное, ты права… Когда я работала в профсоюзах, давали контрамарки в театр, бесплатные путевки…
ЕЛЕНА. Труд без поэзии, без мысли… Ужасно надоела эта проклятая дачная жизнь. Здесь на работу невозможно устроиться… Пора кончать.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ты хочешь, чтобы мы опять переехали в Москву?
ЕЛЕНА. Нет. В Москву не хочу. Я хочу в Париж…
КОНСТАНТИН
По лестнице спускается Лиза с мобильным телефоном в одной руке и плиткой шоколада в другой.
ЛИЗА. Париж – грязный вонючий город! Весь в собачьем дерьме. Французы твои – надутые скупердяи... И Париж твой – дешевка и показуха… Самый фальшивый город на свете.
ЕЛЕНА. То ли дело твой Амстердам, да?
ЛИЗА. Да уж конечно, Амстердам повыше стоит… дерьмового твоего Парижа…
КОНСТАНТИН
МАРИЯ Яковлевна
Раздается грохот, появляется Семен с разбитым бачком. Мария Яковлевна отрывается от огромной миски, в которой что-то размешивает. Снова включается электричество. Константин надевает наушники, кивает в такт неслышимой музыке. Потом, не снимая наушников, идет к холодильнику, снова достает круг колбасы, отрезает большой кусок, жует. Садится за свой стол.
СЕМЕН. А по мне, Франкфурт всего лучше. Я там три года на заработках был… Вообще-то за границей давно уже все в полной комплекции… В Германии с питанием лучше всего мне понравилось. Да и климата нашего не могу одобрить… Конец апреля, а холод собачий… А у них там все цветет, пахнет… тьфу!
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА ЛИЗА, ЕЛЕНА
Лиза принимает миску из теткиных рук и начинает месить. Пробует тесто.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. По часовой стрелке…
СЕМЕН. Конец пришел, говорю. Всему приходит конец. Все сгнило. Вентиль не работает, проржавел. Я заглушку поставил.
ЛИЗА. А если против часовой, тогда что?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА И течь больше не будет?
СЕМЕН. Да чему ж течь? Вы прям как дитя. Я ж говорю, воду перекрыл. Если в кране нет воды, воду выпили жиды.
