ГОЛОВАНОВ
РОГОВ. Столько?
ГОЛОВАНОВ. Все. Хорош. Арсений Рогов, помню тебя. Местный фабрикант Талашкин Афанасий Силыч, из Городка, держался передовых взглядов и послал меня в Цюрих, а там два года учили, как преподавать разного рода рукоделие, включая и железное, крестьянским ребятишкам. Ферштеен зи? Вере ихь юнгер... Ентшульдиген битте... Но, вернувшись, стал я заниматься не педагогической деятельностью, а революционной. Ты тогда под стол пешком...А я – организовывал стачку на мануфактурах и арестован был в начале девятьсот шестого года за это самое дело.
РОГОВ. Так ты меньшевик, что ли?
ГОЛОВАНОВ. Меньшевик, большевик... Какая разница? Об этом и разговору не было. Я – профессиональный революционер. В прошлом. В настоящем – профессиональный пьяница. Никаких теоретических вопросов не обсуждаю.
РОГОВ. Понял. И ты годишься.
ГОЛОВАНОВ. Честно говоря, я не особенно гожусь. Впрочем, Надюша, как?
РОГОВ. Ладно, хватит. Вижу, что годишься. Найди, Николай Николаич, баньку у кого получше, истопи. Мы попаримся. Семенов, попаримся? А ты спинку потрешь?
ГОЛОВАНОВ. Она потрет, всем потрет. Она баба хорошая.
РОГОВ. А потом, стало быть, и закусим. А ровно это...
Уходит. У двери в Дусину келью садится красноармеец Сидоренко, у первой двери – Семенов. Сидоренко сворачивает самокрутку.
СИДОРЕНКО. Егор, як ты разумиешь, до вичору управимся?
СЕМЕНОВ. Не. На восемь назначено. Пока то, другое. Раньше утра никак.
СИДОРЕНКО. Подывись, Егор, яки гарны сундуки. Бабка богата як жид. Треба пошукать ее трошки, а?
СЕМЕНОВ. Пошукаешь еще, пошукаешь.
СИДОРЕНКО. Та ж не люблю без лила сидеть, я ж вроблять люблю.
СЕМЕНОВ. А ты посиди, перекури. Чего тебе неймется старухины тряпки трясти...
СИДОРЕНКО. Дуже не люблю без дила...
Стук в дверь.
СЕМЕНОВ. Открой, Федор.
СИДОРЕНКО. Ты же ближе.
СЕМЕНОВ. Ты же вроблять любишь.
Опять стук.
СИДОРЕНКО. Та жу мене дило – я курю.
Семенов открывает дверь. Там девчонка.
СЕМЕНОВ. Чего тебе?
ДЕВЧОНКА. Мне Рогова.
СЕМЕНОВ. Ишь, чего захотела. На что он тебе?
Из кельи: «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его...» Распахивается дверь, входит Рогов.
РОГОВ. Да, деревня, она деревня и есть... Отсталый класс. Глаза бы не глядели. Темнота.
СЕМЕНОВ. Девчонка вас спрашивала.
РОГОВ. М-м...
СИДОРЕНКО. Товарищ Рогов, а здесь не шукали.
РОГОВ. Да пошукаешь, пошукаешь. Никуда не убежит. Мы тут уже нашли, чего и не искали. Вот говнюк, думай теперь...
ГОЛОВАНОВ. Скоро будет. Воды натаскал. Сейчас прогорит, и все. Я насчет аванса. А то мне пора... подлечиться.
РОГОВ. Эх, Николай Николаич, культурный человек, хуже пролетария стал. Вон возьми, на столе стоит. Да скажи, у кого в деревне самогон хорош?
ГОЛОВАНОВ.У Кротихи. Второй дом над оврагом. Чисто варит.
РОГОВ. А Надька там что?
ГОЛОВАНОВ.А как же... Все лавки отмыла. Старается.
РОГОВ. Ну и мы постараемся. А, Сидоренко, постараемся?
СИДОРЕНКО. Га!
РОГОВ. Эка дубина... Скучно что-то... Вот моя деревня, вот мой дом родной... Флеровского привезли?
СЕМЕНОВ. Никак нет.
РОГОВ. Пойду посплю. Там в сарае сено-то есть?
СИДОРЕНКО. Нема.
РОГОВ
Картина седьмая
Там же. Вечер. Стол покрыт красным Дусиным платком. Заставлен едой. За столом в центре трое – Рогов, Голованов, Надя. По бокам красноармейцы Сидоренко и Семенов. Пьют, закусывают. Из Дусиной кельи слышится пение.
РОГОВ. Деревня, я говорю, плохая. Чтоб мужик сам нес, вот что нужно.
НАДЯ. Принесет он, держи карман. Ему семью кормить надо, а тут так отдай.
РОГОВ. Что значит – так? А рабочий класс – как? Он кость всему. А крестьянин – он что? Так, требуха,