— Ну, это понятно.
— Все действия, которые совершаются в полной наготе, — в нерешительности прибавляет папа.
— Полную наготу ты противопоставляешь частичной? — переспрашиваю я.
— Что-то вроде этого, — бормочет он.
— А поцелуи взасос можно считать изменой?
— Не-е-ет.
— Я с тобой не согласна, — говорю я. — Подумай, сколько можно узнать о человеке за такой долгий поцелуй. Я узнаю о мужчине все — прости мне мою прямоту, — я узнаю все, что мне нужно, по тому, как он целует меня. Если меня целует женатый мужчина, я узнаю о нем такие вещи, которые были известны только его бывшим девушкам и жене.
— Не неси чепухи, — говорит папа. — Ничего ты не узнаёшь.
— Значит, кусать, целовать, сосать и лизать кому-то пальцы на ногах — это не измена?
— Карин, ты прекрасно понимаешь, что все дело в том, как это делать, — удрученно говорит папа.
— А если засунуть в рот всю ступню?
Папа смотрит в потолок.
— Всю ступню целиком в рот? — повторяю я.
— Всю ступню целиком в рот — это нехорошо, — говорит папа.
— Вот именно, — соглашаюсь я. — Валь Брюн никогда не внушала мне доверия.
— Дело не только в ней.
— Наш замечательный Александр Ланге Бакке! — говорю я. — Когда-нибудь я его застрелю.
— Ладно тебе, — говорит папа и тянется через стол, чтобы погладить меня по голове. — Откуда столько драматизма? Жюли с Александром без нас разберутся. Ты, Карин, тоже не ангел.
Александр садится на кровати. Рядом дышит Жюли. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Александр смотрит в окно.
Интересно, можно задушить человека ниткой?
Лопнет ли нитка, если затянуть ее как следует на шее? Наверняка лопнет.
А на другой день у нее вокруг шеи — там, где нитка врезалась в кожу, — будет красная полоска — как тоненькие бусы.
И больше ничего.
Тут нужна веревка. Или трос. А можно просто — руками.
Он вспоминает заключительную сцену из фильма «Полет над гнездом кукушки», когда индеец кладет на лицо Джеку Николсону подушку, выбивает решетку и уходит через окно, навстречу свету.
Жюли. Александр смотрит на лежащую рядом Жюли. Она дышит ровно и глубоко, как ни в чем не бывало.
Вдох. Выдох. Вдох.
Иногда, приходя домой ночью, когда Жюли уже спит или притворяется, что спит, он приподнимает одеяло и смотрит на ее тело. Какая худая! Какая же она худая! Жюли любит спать на животе, вдоль спины у нее растет темный пушок, между ног лежит подушка. Узкий затылок, тонкие ребра, маленькие ягодицы, ноги, пальцы.
Все в Жюли маленькое, тонкое и слабое.
Кроме ступней.
Камень, лежащий между ними в кровати, размером примерно с ее ступню.
Жюли не красит ногти на ногах красным лаком.
Александр тянется к камню. Берет его, поднимает.
«Сейчас я разделаюсь с ним раз и навсегда. Не хватало еще, чтобы у нас в кровати лежали камни», — думает он.
Он поднимает его — камень оказался немного тяжелее, чем он предполагал. И все же не настолько тяжел, чтобы его нельзя было положить на подоконник, или на шкаф, или на пол, рядом с тем, другим, большим и тяжелым.
Он проводит по камню указательным пальцем, ощущая его рытвинки и шероховатости, кладет его обратно в кровать.
В конце концов он вышвырнет этот камень. Не только из кровати. Из дома! Он вышвырнет из дома все камни!
Если он положит этот камень на подоконник, на пол или на шкаф, это будет только временным решением вопроса, думает Александр.
Если кто-нибудь спросит, как мне в конце концов удалось соблазнить Карла, высокого мужчину с черными волнистыми волосами и в сливово-красных ковбойских сапогах, я расскажу про то, что случилось в тот апрельский вечер, когда мы с папой ужинали в «Театральном кафе». На самом деле все начинается и кончается Гершвином. Я сомневаюсь во многом, но только не в Гершвине. Девушка, которая умеет петь Гершвина, может ни о чем в жизни не беспокоиться.
Послушайте!
Но не буду забегать вперед. Мы с папой были в кино, смотрели легкомысленный мюзикл «Высшее общество» с Фрэнком Синатрой и Грейс Келли в главных ролях. В середине фильма Фрэнк Синатра очаровывает Грейс Келли (и, разумеется, соблазняет ее, — но раньше такие сцены в фильмах не показывали, вместо этого герои просто танцуют), как уже было сказано, Фрэнк Синатра очаровывает героиню — очаровывает тем, что поет о ее глазах.
Я встаю из-за стола и говорю папе:
— Дай мне свою шляпу!
— Что? — переспрашивает он.
— Дай мне шляпу.
— Она в гардеробе.
— Тогда пойду возьму ее.
— Карин, сядь на свое место.
Я целую отца в лоб и ухожу.
— Ты уже давно за меня не отвечаешь, — улыбаюсь я.
— Да, но я отвечаю за свою шляпу! — кричит он.
Я забираю папину шляпу из гардероба, надеваю ее на голову и смотрю на свое отражение в большом зеркале у входа в кафе.
— Она тебе немного велика, — говорит швейцар.
Я смотрю на его отражение в зеркале, встречаюсь с ним взглядом.
— Зато она красивая, — отвечаю я.
Я возвращаюсь в зал, прохожу мимо папы и карабкаюсь на сцену, где сидит оркестр «Театрального кафе», состоящий из трех человек.
