Провожатую не было видно, был только ее голос, с хрипловатыми, насмешливыми интонациями, остальное угадывалось, например, как обладательница голоса настойчиво звонит в дверь, а потом вынимает из кармана фартука связки ключей, и все не те. Инка понимает, что Уаскаро дома нет, от этого она сдувается, как рыбий пузырь, и начинает плавно опускаться в глубины самообнаружения. Ключ найден, царапнул, дверь поддалась толчку натруженного плеча, распахнулась, Инка, оставив женщину на пороге, шагнула во владения Уаскаро. Квартирка маленькая, небрежно украшенная голубыми обоями и скудной утварью небогатых москвичей, которые живут сдачей внаем квартир. Ничего лишнего: диванчик, два кресла, комод, коврик с орнаментами. Все старенькое, заношенное, чужое. Вещей Уаскаро что-то не видно, ни пепельницы, ни бумаг, ни одежды. Инка разочарованно падает на диванчик и от огорчения не может сдвинуться с места. Уронив голову, как тяжелый, бесполезный камень, она смотрела на свои сбитые ноги в сандалиях и заметила торчащий из-под дивана провод-змею. Схватившись за него как за последнюю надежду, Инка вытянула из-под низенького дивана небольшой пыльный ноутбук, а вместе с ним на середину комнаты выкатилась твердая, как камень, розовая фасолина осыпанная узором черных пятнышек. Провод ноутбука весь в узелках, может быть, это что-нибудь значит, но гадать некогда. Женщина-голос маячит у двери, от нее доносятся настойчивое покашливание и недовольные вздохи, остальное нетрудно домыслить: как она, прищурившись, с хитрецой посматривает на Инку, как вытирает красные, натруженные руки о фартук, выгребает из кармана вековую шелуху, дует в ладонь, отделяя от мусора семечки, отправляет их в большой безгубый рот, при этом исподлобья поглядывает, что это девчонка хозяйничает. Ноутбук может содержать внутри послание, но как его прочтешь, если женщина-голос стряхнула шелуху в карман и, вытирая руки о фартук, громко напомнила о своем присутствии:
– А ты что ищешь-то в чужом доме?
Инка нагнулась, схватила фасолину и, сама не зная для чего, сжала в кулачке, потом она скромно пригладила челку, вздохнула, поправила съехавшее покрывало на диванчике и выбежала прочь. По двору ей навстречу плелся погрустневший Огнеопасный дед. Он истратил запас топлива, сделался вялым и сердитым, нехотя вскарабкался за руль автобуса, что стоял недалеко от подъезда. У этой колымаги о четырех колесах были всего две пары дверей и целая коллекция вмятин на боках, отчего автобус походил на старую клячу. Когда Инка проходила мимо, Огнеопасный дед только помахал в воздухе картонкой, на ней был номер тридцать четыре. Инка забралась в доисторический автобус, который, заполучив единственного пассажира, издал победоносное ржание и радостно сорвался с места. И еще долго, мягко покачиваясь и постукивая плечом в окно, она ехала, не догадываясь о конечном пункте своего маршрута. Но неожиданно Инка оказалась в ванной, сжавшись калачиком, лежала на полу, у холодной кафельной стены. Раздумывая о маршрутах своего передвижения во сне, Инка не знала, качать головой или смеяться. Посреди кухни валялась перевернутая табуретка, треугольник пиццы оказался размазан по полу, одеяло обнаружилось на балконе, а в прихожей рухнула вешалка, и все Инкины пальто, как пьяная компашка, разметались по коридору. Еще не расправившись от сна, Инка обнаружила, что рука зверски затекла, сжата в кулак и онемела. Она протерла глаза, разжала пальцы и нашла на ладони крупную розовую фасолину из тех, что одеты в толстую вощеную кожуру с узором черных точек. В следующие минуты произошло несколько важных событий: Инка, не раздумывая, рванулась к подоконнику, вечно нецветущая лилия, извлеченная из горшочка, в котором мило дремала много лет, отправилась в свой первый и последний полет через форточку в утреннюю прохладу. Большая розовая фасолина была ласково упрятана в землю небольшого керамического горшочка Инкиными трясущимися руками, они вскоре уже по локоть были разукрашены землей. Из лейки-куропатки место захоронения фасолины окроплено несколькими каплями влаги. Все это Инка проделала с непоколебимой серьезностью, сознанием важности мероприятия и таким рвением, как если бы от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь.
В самый разгар дня, когда клиенты, как никогда, потекли рекой, служащие стали довольно потирать руки, не для того, чтобы таким образом согреться, а предвкушая неплохой процент с контрактов. И все бы хорошо, но ближе к обеду что-то грозно грохнуло и громко обвалилось, словно булыжник величиной с «мерседес» повлек за собой камнепад, и контора исчезла в клубах пыли. Служащие проявили большую сообразительность, выбираясь из обломков на спасительную улицу, воздух которой показался после всей этой давки не хуже горного. Однако и на улице дыма и пыли было достаточно, словно кто-то зарядил несколько пушек и с испугу одновременно пальнул из них. Писсаридзе еле-еле выбрался, был испуган, взбешен, но сумел обрести дар речи, метался по двору от одного согнутого сотрудника к другому, держащемуся за сердце, успокаивал, шутил, что вот и отдохнем несколько дней в счет предстоящих отпусков. Такая шутка никому не пришлась по душе, все молча старались отдышаться, оглядывали, какой ущерб нанесен одежде, с тревогой смотрели в сторону двери, за которой оказались погребены сумки и плащи. Все дружно застыли безмолвными истуканами среди снующих туда-сюда пожарных, воя сирен, кучи зевак и расспросов милиции. Инку чуть было не сочли пропавшей без вести, ведь она вырвалась на улицу последней, не найдя ни в ком из коллег ни участия, ни поддержки. Отползла в сторонку и обняла деревце, довольная тем, что жива-здорова, старалась не высказываться вслух и про себя, а только глотала кислород ободранными пылью легкими. Ей стало ясно как день – будь она Заклинателем Встреч, не всем и каждому из Океана Людского захотела бы она организовать удачу. Жители дома высыпали во двор, они качали головами, расспрашивали и суетились. Какая-то женщина выскочила в ночной рубашке, в обнимку с телевизором. Работники «Атлантиса», подавленные происходящим, быстро расползлись. Инка слабела, крепко вцепившись в шершавый спасительный ствол, который, не возражая против ее объятий, покачивался на ветру. А окружающие, как холодное течение Гумбольдта в Океане Людском, сновали мимо Инки, не замечая, словно она приросла к деревцу и была лишь выдолбленным на стволе ликом.
За две недели нежданного отпуска, что свалился на голову не как снег, а как небрежно залатанный потолок бывшей прачечной, Инка увлеклась поисками. К тому времени, когда землю керамического горшка пробил расточек фасоли Инка успела подробно исследовать маршрут автобуса номер тридцать четыре. Особенно ее интересовали окрестности ближе к конечной остановке. Там суеверная и упрямая Инка надеялась отыскать дом из сна, похожий на ржавое орудие труда со стоянок доисторического человека, а в доме том надеялась она узнать что-нибудь про Заклинателя и напасть на его след. Почти месяц прошел со времени исчезновения Уаскаро. Инка решила отыскать его в городе, не важно как, лишь бы удостовериться, что с Заклинателем все в порядке, что он жив, весел и здоров. Чтобы знать, что всему человечеству и каждому – в отдельности, а Инке – в частности, не угрожает опасность остаться в Океане Людском без указателей и ориентиров, без всякой волшебной, созидательной силы, которая радеет о встрече и направляет по тропе.
Инка приступила к поискам с невероятным рвением. Чтобы изучить окрестности маршрута автобуса номер тридцать четыре, пришлось выехать на унылую местность городских окраин. Продвигаясь по тропинке между незамысловатыми многоэтажными жилищами, слепленными тяп-ляп из цементных глыб, она вступала в контакт с местными жителями, среди которых все больше попадались настороженные, хмурые люди, стремящиеся поскорей сорваться с места и унестись прочь. Ей и самой не раз хотелось закутать лицо в шарф, чтобы не видеть сумерек во дворах и переулках окраин, хотелось бежать без оглядки, лишь бы поскорей отыскать тот ржавый дом из кирпича. Возобновляя поиски снова и снова, Инка нюхала день и всегда заранее знала, чем закончится очередная попытка. Однажды она почуяла, как тревожно на окраине, как много здесь угрожающих и непостижимых людей, чьи лица заношены, глаза – тусклы, а темные одежды – ветхи. И не разобрать: кто – чужеземец, а кто – свой. Напуганные чем-то люди пробегали мимо, не останавливаясь. Лишь взглядом, рывком, жестом намекали: «Отстань, девчонка, с расспросами, без тебя тошно». Это было оно же, холодное течение Гумбольдта в Океане Людском, воды которого так ледовиты, что сердце непроизвольно дрожит и трепещет от вечной мерзлоты. И разберись – стоящие это люди или так, дешевки, есть ли в них тайник волшебства или одна пакость и злость.
На окраине и улицы вели себя странно: кустились, разбегаясь веером от перекрестка, вились и беспорядочно ветвились, на манер лишайников и ломких сонных мхов, что норовят запутать и затянуть путника в свои скользкие холодные дебри. Идеальные улицы для того, кто хочет потеряться в городе, однако унылый и однообразный ландшафт окраин совсем не разжигал желания блуждать тут целый день. Короче говоря, ничто не облегчало ей поиски. Но когда тучи, как ветошь, становились все мягче, все тоньше, рвались и рассыпались на куски, Солнце, кивнув, выплывало, осыпало земли окраин, как щедрый меценат, золотом украшало скромные парки, газоны, оконные стекла и шерсть многочисленных дворовых псов, и все вокруг преображалось, веселело и сияло.
