явится удобным предлогом для того, чтобы взять под свою опеку огромный «коммунистический» конгломерат советских республик, где живут азиатские и полуазиатские народы России и Сибири. Это дало бы ей возможность использовать безграничные природные богатства, которые Советский Союз едва начал разрабатывать. И таким образом, перед Советской Россией возникнет выбор: либо оказаться порабощенной, либо оставить свои претензии быть чем-то иным, нежели националистическим и империалистическим государством, управляемым партией, являющейся указующим перстом Иосифа Сталина. Война в Финляндии дала миру неопровержимые доказательства того, что огромное вложение денег в оснащение русской армии, а также и огромные страдания, которые были навязаны русскому народу, оказались неэффективными и бессмысленными. С другой стороны, героические усилия финского народа по защите своей страны показали миру, что русская армия все же гораздо более сильный противник, нежели себе это может представить кто-то, включая немецких военачальников. Но захочет ли Советская Россия сражаться с немецким вермахтом, если тот сбросит со своего щита свастику и водрузит на его место серп и молот, только время покажет нам.
От того, какое решение примет Россия, и будет зависеть продолжительность притязаний Германии на мировое господство. Горячие приверженцы коммунизма по всему миру склонны смешивать всевозможные понятия, у них патологическая страсть к протесту и деструктивным действиям повсюду, где только демократии обнаруживают свою слабость, а слабость демократии становится очевидной в тот момент, когда начинают падать зажигательные бомбы и раздаваться сигналы воздушной тревоги. Конечно же, эти приверженцы коммунизма всегда готовы объединиться вокруг военной машины кайзера ли, Вильгельма или Гитлера, лишь бы на ней был вывешен красный флаг; они начнут всеми силами помогать Германии осуществлять мировую мечту о немецком господстве в ее стремлении поглотить западную, христианскую, демократическую культуру, повергнув ее в «Gitterd Immerung», Сумерки богов.
V
ПОЕЗД прибыл во Владивосток по расписанию, несмотря на все многочисленные задержки, как, например, накануне, когда мы вынуждены были стоять в течение нескольких часов, в то время как бригада рабочих, в основном состоящая из женщин, убирала мусор и всевозможные останки после какого-то железнодорожного крушения. Мы видели фрагменты сожженных вагонов, разбросанных на лужайке по обе стороны железнодорожного пути и отчасти прямо на откосе, который был весь разворочен. Но, несмотря на все это, на вокзал во Владивостоке мы прибыли вовремя, и наше путешествие, как и предполагалось, заняло девять суток.
Были уже сумерки, когда мы сошли с поезда на слабо освещенной станции, по которой мы получили разрешение прогуляться и где нам пришлось сидеть и ждать в течение нескольких часов. Серый Карлик объяснил нам, что еще не пришли те автомобили, которые Интурист должен был послать за нами, а отель находится на другом конце города. Так что пешком не дойти.
Я заглянула в окна зала ожидания и увидела, как всегда, массу неопрятно одетых людей, которые сидели и лежали, молчаливые и терпеливые, на своих грязных постельных принадлежностях; и я опять ощутила все тот же странный, неизменный характерный запах. И вдруг возле одного из окон я заметила маленькую девочку и уже не могла отвести от нее взгляда. Дело в том, что у меня была дочка, которая тяжело заболела, когда ей исполнилось немногим более года. В возрасте двадцати трех лет она умерла, а эта маленькая русская девочка удивительным образом напомнила мне мою дочь. Из-под туго повязанного белого платка на меня смотрели широко раскрытые глаза. Личико было узким и бледным как воск, на нем было чуждое ребенку терпеливое выражение, какое бывает у детей, привыкших к страданию.
Наконец я решилась попросить жену еврейского профессора заговорить с девочкой. Ребенок сидел, съежившись на узле с бельем. Рядом стоял ее отец, высокий веснушчатый человек с темной спутанной бородой; на нем была старомодная шинель, подвязанная веревкой. Он с готовностью вступил в разговор о своей дочке.
Девочку звали Олёха,[51] ей двенадцать лет, девочка больна чахоткой, так оно и есть. Но ведь скоро она выздоровеет, ей же дали путевку в народный санаторий, в Крым. Отец собирался проводить девочку до Москвы, оттуда Олёха поедет на юг, туда, где все выздоравливают от чахотки, как он слышал.
Он поблагодарил меня; кажется, он на самом деле обрадовался тем деньгам, которые я дала ему, чтобы он купил что-нибудь по дороге Олёхе, хотя одному богу известно, что же такого «хорошего» можно, собственно говоря, купить. Во всяком случае, он обещал покупать ей ягоды на станциях. И сама Олёха протянула мне свою ручку, такую холодную и бесплотную, что она невольно напомнила мне лапку мертвого цыпленка. Стояла жара, но щеки ребенка были холодны и влажны, я это почувствовала, когда дотронулась до ее лица.
Мне было страшно подумать, сколько ей предстоит еще пережить, пока она доберется до Москвы, и доедет ли она туда живой, ведь страшно подумать, сколько раз им придется делать пересадки на переполненных станциях, как долго придется ей и ее отцу ждать того момента, когда они смогут наконец войти в вагон, занять свои полки, расстелить матрасы и устроиться на них. И сколько людей, между прочим, могут заразиться по дороге от нее, наверное, их количество как раз и составит число пациентов народного санатория.
Самые страшные мои впечатления о России связаны с поездом, в котором везли заключенных, а также со встречей с Олёхой.
В это время к нам подошел Серый Карлик и погнал нас, как пастух своих овец, вниз и вверх по лестницам на площадь перед вокзалом. Автомобили от Интуриста наконец пришли, но это были только две машины, каждая рассчитана на пять человек. Так что нам пришлось ждать, пока они сделают несколько рейсов. Но наконец все мы уже собрались в отеле.
Я заранее предвкушала горячую ванну, так как в московском отеле я ее регулярно принимала, несмотря на то что ванная комната и сама ванна были просто ужасными. Но тут я собрала все свое мужество и призвала своего сына, заявив, что надо «вынести все испытания» и принять ванну. Но стоило окинуть мимолетным взглядом ванную комнату в нашем отеле во Владивостоке, как я тут же решила, что лучше сохранить на себе всю ту грязь, которую я собрала во время путешествия по Сибири, нежели обменять ее на ту грязь, что оставили здесь другие посетители. Что касается туалета, то совершенно очевидно, что все оборудование проржавело там уже много лет назад.
Зато зал гостиничного ресторана был расписан золотом и представлял собой воплощение роскоши минувших времен. Посреди всей запущенности неожиданной красотой сияли несколько фикусов в кадках, удивительно ухоженные и красивые экземпляры. На следующее утро я видела, как одна из горничных тщательно протирала огромные листья этих растений, кажется, это единственное, что содержалось здесь в чистоте.
В этом отеле было полно беженцев из разных стран, они жили, ожидая парохода «Харбин Мару», на нем должны были отправиться в путь и мы. Эти люди рассказали нам, что отель можно считать настоящим зоопарком самых разнообразных насекомых: блох, клопов, разного рода вшей, включая платяных и головных. Как нам рассказали, все эти виды явно представлены здесь. Как же с ними бороться?
Жена еврейского профессора снабдила нас особым раствором уксуса, а также каким-то спреем и объяснила нам, как пользоваться этими средствами. Мой храбрый сын Ханс буквально онемел от ужаса. В течение двадцати лет своей жизни ему еще ни разу не довелось видеть вшей, несмотря на то что он учился в деревенской школе, совершил много экскурсий и походов, ходил на лыжах в горах, ночевал во всевозможных охотничьих избушках и дачных домиках. Увы, не было никогда у нас в доме и блох, несмотря на присутствие многочисленных собак и кошек. В моем далеком детстве я помню, что в Норвегии иногда говорили, что у какого-то ребенка завелись на головке «зверушки». Но, насколько мне известно, их сейчас у нас в Скандинавии нет. Во время моего бегства из Норвегии через Швецию, где мне приходилось почти каждую ночь ночевать в каком-то новом бараке, на какой-то шхуне или в какой-то хижине, рыбацкой или крестьянской, на соломе, а иногда и на постельном белье, на котором до меня уже неделю спали рабочие,
