Когда она выпрямилась, Джек Смит уже стоял в дверях, ружье по-прежнему смотрело на нее.
— Я же сказала тебе: опусти эту штуку, — терпеливо повторила Денни. — Не съем я тебя и бежать тоже не собираюсь. А сама я и стрелять-то толком не умею. Поставь его в угол, и давай поедим.
Он обошел дверь и захлопнул ее ногой, прямо как в предыдущий вечер. Сел на стул у стены рядом с дверью и положил ружье на колени. Глаз с нее на сводил. Взгляд тяжелый, подозрительный.
Денни стояла на другом конце кухни — тарелка с бобами в одной руке, блюдо с бараниной в другой — и разглядывала его.
Так вот он какой! Она уже начала забывать. Ненависть ее померкла, острые углы сгладились. Он такой молоденький, хрупкий. Но эти его пальцы… Не такие уж они и хрупкие, припомнила Денни. Пиджак Макмулленза висел на нем, как на вешалке, плечики у него совсем худенькие. Губки полные, мягкие, как у женщины. В глазах — грусть. И с волосами он что-то сделал. Господи, да они же мокрые! Он пригладил их, может, даже причесался… пальцами. Одним словом, приготовился к ужину как мог.
Эти мокрые расчесанные волосы смягчили сердце Денни. Странная это вещь — жалость.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она, не меняя выражения лица. — Я ждала тебя.
— Правда? — Первое за сегодняшний вечер слово было пропитано горечью, улыбка вышла кривоватая.
Денни мигом вернулась в реальность. Она потрясла головой, словно пыталась стряхнуть наваждение. Поставила тарелки на стол и снова пошла к плите.
— Чем занимался весь день? Спал? — поинтересовалась она.
— Не жди, что я буду рассказывать тебе, когда я сплю, где я сплю и сплю ли вообще. Я за тобой весь день следил. Как и обещал. Что ты делала с этими корзинками? Там, у бревна? Зачем они тебе?
— Это цветочные корзинки. — Денни перелила подливу из чашки в маленький кувшинчик. — Я в них папоротник выращиваю и продаю на рынке.
— И много за него дают?
— На Рождество — цены что надо. Но приходится целый год за ними следить. За цветами то есть. Один цветок года два растет, пока его можно будет выставить на рынок… и все это время за ним надо ухаживать. Поливать… подкармливать… бороться с вредителями… беречь от ветра. Выставлять зимой на солнышко, когда не слишком холодно.
— Господи Иисусе! Да тебя, видать, хлебом не корми — дай поработать.
— Эта работа мне по душе. — Она вытащила из духовки все блюда, взялась за нож с вилкой и принялась резать баранью лопатку. — Придвигайся. Поедим со всеми удобствами.
— Кто-нибудь приезжал? — Вопрос прозвучал резковато.
— Ты же наблюдал весь день. Сам знаешь.
Он медленно придвинул стул. Аккуратненько положил ружье на стол с правой стороны от себя на расстоянии вытянутой руки.
Денни знала, что оно там, но постаралась не обращать на него внимания.
— Ты проголодался? — спросила она. — Тебе побольше положить?
— Еще бы! Тут ты в самую точку попала.
— Я и сама помираю с голоду.
Как ни удивительно, она действительно жутко хотела есть. До коликов.
Джек Смит неловко взялся за нож с вилкой. Держал их слишком близко ко рту, нелепо развернув ручками от себя. Наклонился к тарелке и стал закидывать в рот еду, словно неотесанный трудяга. Через пару минут, однако, все переменилось. Он выпрямил спину и взял прибор правильно. Теперь он вел себя так, словно сидел на великосветском приеме, и эта манера, поведения давалась ему легче. Грубая часть его натуры была явно взращена с большим трудом. Временами он нарочно начинал вести себя как отъявленный головорез. Ел, говорил и держал себя так, как его окружение — бандиты и хулиганье. Но все это было чистой воды притворством и совершенно не шло настоящему Джеку Смиту. Слишком уж мягкими были черты его лица, и у него не получалось выглядеть крутым. С годами его воспитанное «я» растворилось и поблекло. И теперь он не был ни тем ни другим. Не был самим собой. Так, только иногда проскальзывало.
И все же рядом с ним на столе лежало ружье, и женщина была убита этими самыми руками!
Денни, в свою очередь, вела себя за столом словно невоспитанная деревенская баба. Она проголодалась, и этот факт каким-то странным образом повлиял на нее. По мере того как его манеры улучшались, ее становились все хуже и хуже. Вилку она держала кое-как. Локти на стол водрузила. Взяла пальцами с тарелки хрящик. Она опустилась до его уровня, тогда как он старался подняться до ее.
Любой психиатр с радостью понаблюдал бы за этой картиной.
— Расскажи мне, чем ты занимался весь день? — попросила Денни. — Чем я занималась, ты и так знаешь.
— Я уже сказал. Наблюдал за тобой. И спереди заходил, и сзади. С обеих сторон. Слушай, ты тут так одиноко живешь! С ума не сходишь — целый день одна? Тебя одиночество не заедает?
— Нет, — ответила Денни, даже не потрудившись сперва прожевать. — Слишком много работы. Сам видел. Мог бы подойти и помочь.
Он осклабился. У человека взрослого улыбка получилась бы саркастической. У него вышло жалкое подобие. И все же в общем и целом жалким он не выглядел. У него было ружье, он убил женщину.
Денни чуть не ляпнула, что обычно тут еще Макмуллензы живут, но вовремя прикусила язык. В свою журналистскую бытность она не раз бывала на заседаниях суда и еще тогда поняла — вся беда в том, что свидетели слишком много болтают. И выдают себя.
— За кого ты меня принимаешь? — спросил он с набитым ртом. — Хочешь, чтобы я кормил твоих лошадей и не услышал, как копы подкрадутся?
— Они же вроде в другой район перебрались, — пожала плечами Денни.
— Да. — Джек Смит постучал пальцем по транзистору в кармане. — Сегодня я уже не в Йорке. Я по пути в Мундиджонг. Рано поутру я вломился в очередной магазин и свистнул еще одежонки. И пятьсот сигарет прихватил, и печенье.
— Не может быть! — возмутилась Денни. — До Мундиджонга миль сорок. Ты никак не мог сделать этого!
— Но ведь сделал! — Джек Смит отправил в рот кусок баранины. — Сделал, потому что они так решили. Во всем виноват только я. Это же и ослу понятно, — горько рассмеялся он. — Старые курицы из Мундиджонга трясутся от страха по своим курятникам, кудахчут и держат мужей за лапки, ведь сам Джек Смит бродит рядом!
— Я не кудахчу и не трясусь от страха, а ты здесь, у меня на ферме.
— Да. Это точно. А почему ты не кудахчешь?
— Сама не знаю. — Денни задумалась. — Может, просто мы неплохо ладим. Я и ты. Может, я и сама на тебя в чем-то похожа…
— Да? И в чем же?
— Не знаю. Может, мне здесь действительно одиноко. Может, мне нравится болтать с тобой.
Ход был весьма дипломатичным и даже хитрым, но, как ни странно, Денни сама верила в то, что говорила. Эти слова находили отклик в ее душе, именно поэтому они нашли путь к сердцу Джека Смита. Он бы сразу понял, соври она ему. Слишком много лжи ему пришлось выслушать за свою жизнь, и он на уровне подсознания научился отделять ложь от правды.
— О чем будем сегодня беседовать? — спросил он.
— О твоем брате-близнеце, — предложила Денни. — Тебе дать сигарету или у тебя еще остались?
Они прикончили и баранину, и бобы, и подрумянившийся до золотистой корочки картофель. Десерта Денни никогда не готовила — берегла фигуру — и специально для Джека Смита стараться на стала — поставила на стол хлеб, и они подобрали соус с тарелок дочиста.
— У меня осталась одна сигарета. А у тебя?
— В ящике три пачки. Как насчет тех пятисот, которые ты спер сегодня в Мундиджонге? — поинтересовалась Денни, сохраняя серьезность.
— Ах да, как там они? Надо спросить мою подружку. — Он вытащил из кармана транзистор и поставил его на стол.
