неприязни к Джею сбросил на пол все оставленные им дискеты. Джуно постаралась скрыть причиненный ущерб, посадила Пуаро в клетку, накрыла перуанской рубахой и вытащила из-под раковины в ванной Убо, которая залезла туда, страдая без воды.
– Прости меня, малышка, – Джуно виновато посадила ее в аквариум, поцеловав в макушку и погладив плавники.
Затем она обвела взглядом комнату, чтобы найти пульт и выключить телевизор, прооравший весь вечер. Ее внимание привлек включенный автоответчик. Но едва она начала слушать первое сообщение, как внизу хлопнула входная дверь и кто-то начал подниматься по лестнице.
Сообщение было от Шона:
– Привет, Джуно и Джей. Говорит ваш хозяин. Я… – и тут она нажала кнопку «стоп» и замерла, прислушиваясь к шагам на лестнице.
Но это вернулась в сопровождении мужчины с низким голосом одна из хорошеньких итальянок, живших на первом этаже.
Вечер пятницы тянется медленно, грустно подумала Джуно и пошла на кухню за печеньем, забыв дослушать сообщения на автоответчике, потому что ее голову целиком занимали печальные мысли о Джее и о свидании, которого не было.
Она заварила себе большую кружку чая, взяла печенье, захватила свой талмуд с заповедями, как женщине завоевать место под солнцем, стопку журналов и уединилась в своей комнате.
В гостиной зазвонил телефон. Джуно виновато подумала, что наверняка звонит кто-то из ее друзей, но не вышла из комнаты и не сняла трубку из опасения, что Джей вот-вот вернется.
Прошло десять минут, входная дверь безмолвствовала, и Джуно рискнула пробраться в гостиную и прослушать сообщения на автоответчике. На дисплее значилась цифра «5». Все пять сообщений предназначались ей, и это подтверждало ее предположение, что Джей уничтожает адресованные ей послания, если ему удается первым перехватить их.
Все звонки были от обеспокоенных знакомых, которые взывали к ней: «Ну где же ты?» в надежде, что она присоединится к ним в выходные, и называли ее обормоткой за то, что она просила развлечь себя, а сама исчезла. В качестве фона доносились музыка, смех, шум и болтовня, потому что все спешно звонили по мобильному телефону или по таксофону из самой гущи пятничной ночной жизни. Слушая эти звуки в мрачной тишине квартиры, Джуно почувствовала себя безмерно, безысходно одинокой.
Она составила список людей, перед которыми нужно будет завтра извиниться, и вернулась к себе в комнату изучать главу из своего талмуда. Она пришла к выводу, что относится к так называемому оральному психологическому типу: для утешения она выкурила пару сигарет, попила чаю и погрызла печенья.
Вдруг ее охватило навязчивое беспокойство: ей стало казаться, что она неправильно процитировала Джону строчку из песни Фила Коллинза. Она сказала: «Я не могу пойти с тобой, ведь эта нить оборвалась». А нужно было: «ведь эта ложь оборвалась». Или все-таки нить? Она уже сто лет не слушала эту проклятую песню.
Джуно решила обследовать собранную Шоном богатейшую коллекцию пластинок и записей. Модная альтернативная музыка, панк стояли на видном месте. Старые исполнители, купленные в пору отрочества, были спрятаны подальше от посторонних глаз, но иногда по ночам Джуно отчетливо слышала звуки песен Криса де Бурга или «Квин», доносившиеся из комнаты Шона. Где-то среди них, в алфавитном порядке, пристроившись между Джо Кокером и «Кул», стояла наверняка и пластинка Фила Коллинза. Плохо одно: Шон хранил коллекцию звукозаписей в своей – а теперь Джея – спальне.
Решив про себя, что она не будет подглядывать, Джуно, не зажигая света, направилась прямиком к большому шкафу, в котором обитала музыка второго сорта (или, как Шон ее деликатно называл, «ироническая антология»). Джуно стала быстро просматривать конверты в слабом свете луны и уличных фонарей, проникавшем в комнату через окно.
– Бог ты мой! У него ест Шина Истон, Дюран Дюран – с ума сойти, Дана!
И вот, наконец, пластинка с избранными песнями старины Фила. Она хотела было выскользнуть из комнаты, не оставив ни малейших следов своего пребывания, но тут сообразила, что единственный проигрыватель, имевшийся в доме, стоит перед ней.
Джуно не хотелось хозяйничать в этой комнате, источавшей запах Джея, одолевая при этом соблазн немножко здесь пошпионить, но ей необходимо было убедиться в том, что она правильно процитировала строчку. Это был вопрос чести и самоуважения. Она подошла к окну, чтобы рассмотреть конверт, – но текстов песен не было ни на нем, ни на вкладыше с портретом Фила.
Она прислушалась, не доносится ли звук шагов с лестницы, потом поставила пластинку в проигрыватель и включила его.
Зазвучала «Это, конечно, любовь».
– Боже, я не слышала этого сто лет, – обратилась она к темноте, пропитанной незнакомым запахом, словно обитатель этой комнаты лежал на кровати и ждал ее.
Ей вспомнилось, как она танцевала в обжимку на вечеринках, когда ей еще не исполнилось восемнадцать (или, что случалось гораздо чаще, наблюдала за тем, как танцуют ее подружки), как безнадежно влюблялась в шестиклассников, которые даже ни разу не взглянули в ее сторону, как покрасила волосы в розовый цвет, а ресницы в черный. Воспоминания обрели такую реальность, что можно было ощутить их запах.
– А он совсем не дурак, старина Фил, – Джуно присела на краешек кровати и начала притопывать носками в такт, забыв про осторожность от нахлынувших эмоций.
А вот «Еще одна лишь только ночь»: Фил умоляет любимую в последний раз сбросить платье. Джуно тихонько шмыгала носом, забившись в уголок кровати. Что бы с ней сталось, если бы Джей не разбудил в ней женщину и не показал, как много она потеряла за эти годы. Секс с Джоном никогда не представлял собой пьесу из пяти актов, а в конце и вовсе превратился в маленькую комедию. Они редко занимались любовью в последние месяцы, а когда это случалось, то каждый раз все происходило по одной и той лее схеме, словно заученный ритуал. Постепенно ритуал сокращался. Сначала исчезли поцелуи, поглаживания, ласковые слова, затем они перестали пользоваться языком – и в конце концов исчезло все, что предшествовало «вводу».
В темной комнате Джея послышались звуки «Расставаться с тобой мне легко», они заставили Джуно и
