бросила бы на время твою мать, если бы у нее не намечался новый роман.
Ходдинг нахмурился. Ему не хотелось отвечать, но в то же время ему казалось, что молчание может быть истолковано как враждебность, – он не мог сразу сказать, по отношению к кому.
– Это у них вроде безумия. Нет, не безумие, а страстность. Нет, даже не это. Господи, я хочу сказать: а почему бы и нет? Они же никому не причиняют вреда.
Сибил удивила его горячность. Она уже собралась было сказать ему что-либо утешительное, как вдруг ощутила теплую руку на своем локте и услышала настойчивый шепот в нескольких дюймах от своего уха.
– Не дрожите, – сказал голос. – Внимательно прицельтесь и нажмите на курок. Но не дергайте.
Это был набоб из Чандрапура; его лицо покрылось капельками пота и стало похожим на инжир, который вот-вот лопнет. Сибил посмотрела туда, куда указывала его усыпанная драгоценностями рука, и машинально подняла ружье, как будто всю жизнь провела на охоте. Ярдах в семидесяти пяти Сибил увидела то, что потом оказалось небольшой антилопой. Животное, казалось, было в недоумении. Оно посмотрело назад, туда, откуда оно бежало. Потом повернуло голову вбок и попробовало пройти несколько шагов вправо. Затем остановилось и пошло в другую сторону. Даже на таком расстоянии Сибил видела, как неуверенно и испуганно оно шагало.
Сибил подняла было ружье и снова опустила его. Животное пошло прямо на нее с широко раскрытыми от ужаса глазами, и было ясно, что оно неотвратимо идет к своей смерти. Участь его была решена и теперь оно просило – всей своей робкой, изысканной походкой – приблизить конец, о котором подсказывал инстинкт и который неоспоримо предвещали столь странные звуки и запахи. Какой-то миг оно, казалось, рассматривало свои элегантные черные копытца.
Ружье грохнуло. Антилопа подпрыгнула, изогнулась и неуклюже рухнула на землю: ее влажный нос все еще блестел, глаза начали тускнеть.
Сибил поразило, что она выстрелила, сама того не замечая. Она тупо глядела на ружье. Потом Сонни Гварди вышла из своего укрытия, помахала рукой, чтобы привлечь к себе внимание, и прокричала на чистом английском:
– Я думала, ты боишься животных. Извини.
Сибил взглянула на Ходдинга, затем на набоба. По их лицам ничего нельзя было понять, лишь глаза набоба слегка щурились от удовлетворения.
– В следующий раз вам будет проще, – мягко сказал он, поглаживая ее локоть. – Это и вправду очень маленькая антилопа. Не стоит из-за нее волноваться.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Ходдинг, пытливо вглядываясь ей в лицо.
Сибил едва слышала его. У нее все еще звенело в ушах после выстрела. Она кивнула головой и покорно пошла вслед за Холдингом и набобом. Сонни уже склонилась над убитым животным.
Набоб вынул из нагрудного кармана золотой свисток на ремешке и уже собирался в него свистнуть, но Сонни остановила его.
– Прошу вас, – твердо сказала она, – я хотела бы сделать это сама.
Она протянула руку, и набоб вынул из чехла у себя на поясе широкий нож и вложил рукоятку в ее маленькую руку.
Сибил не отрываясь смотрела в то ли мертвые, то ли еще потухающие глаза животного. А то, что произошло затем, потрясло ее. Сонни опустилась на колени рядом с антилопой, крепко сжала ее морду и загнула ее шею в тугую дугу. Сверкнул нож, блестящая касательная задела дугу, и руки Сонни стали скользко-красными по самые запястья.
Земля медленно перевернулась вверх ногами, рванулась к Сибил и с потрясающей нежностью прижалась к ее лицу.
Сибил привезли в лагерь и отдали в руки массажиста. Когда ее растерли и размяли, она окончательно пришла в себя и снова стала хозяйкой своего тела. Раньше ей не случалось падать в обморок, и теперь ощущение неуверенности угнетало ее.
Стараясь больше не думать об этом, она села на походной кровати, надела платье и отправилась на поиски Холдинга. К своему несчастью, подходя к палатке, в которой жили Вера Таллиаферро и Сонни Гварди, – их с Холдингом палатка стояла поодаль, – она встретила Сонни Гварди, шедшую с охоты. Вера сидела в шезлонге и, увидев Сибил, радостно улыбнулась ей и предложила выпить. Сонни она не замечала, пока та не подошла к палатке.
На мгновение Сибил почувствовала внезапный укол стыда. Она болезненно ощущала свою наготу под платьем.
Подошла Сонни с рябым от пыли лицом, ее рубашка была покрыта пятнами засохшей крови. Сонни положила руку на плечо Сибил, в другой руке она держала маленький узелок из мешковины.
– Ты перегрелась на солнце? – спросила она у Сибил.
– Не-нет, – запинаясь, пробормотала Сибил. – Извини.
– Com'e andata la caccia, cara?[18] – пропела Вера.
– На редкость глупо и уныло, – ответила Сонни; ее голубые глаза отяжелели от усталости. Она обернулась, отступила на шаг назад, встряхнула узелок, и сердце убитой антилопы упало на колени к Вере.
Сибил вскрикнула и убежала. Ходдинг сидел в ванне из брезента и поливал себе на голову теплой водой из ковшика. Увидев перекошенное лицо Сибил, он вскочил и обнял ее. От него пахло мылом, но ей было все равно. Она прижалась лицом к его груди и зарыдала.
– О, эти антилопы, – повторяла она, – эти ужасные, кошмарные антилопы.
В соседней палатке сидела Клоувер Прайс и в полуобморочном состоянии водила карандашом по своей записной книжке. Она скромно называла это записной книжкой, а не дневником; до обморока ей оставался один лишь шаг и причиной тому была многочасовая борьба с собой, которую она вела в поисках чего-нибудь значительного, о чем можно было бы написать. Она упорно сражалась за вдохновение почти весь день, написала и вычеркнула по меньшей мере сотню строк. За последний час она так ничего и не достигла, но упорно продолжала сидеть с карандашом, так что у нее начало ломить спину и она все время вытирала руку о шорты.
Не раз в течение долгого и утомительного дня она задавалась вопросом: а что бы на моем месте почувствовал Пруст? И всякий раз, отвечая сама себе, она обнаруживала, что припоминает какой-нибудь особенно изысканный пассаж из любимого писателя, наблюдая, как каждый персонаж в нем как будто плавно скользит, сначала медленно, потом быстрее, к гравитационному центру, – как человек, спящий на продавленном матраце. И в самой середине этого матраца герои, все без исключения, превращались во Фредди Даймонда.
Теперь, когда она уже так много раз и самым решительным образом выкарабкалась на край матраца и от этого совсем выбилась из сил, она решила послать все к черту: нужно знать Жизнь для того, чтобы писать о ней.
В раздумье она уставилась на последнюю невычеркнутую фразу в записной книжке. «Найдется ли во всей вселенной что-либо столь же скрытное и столь же откровенное, защищающее, как ничто другое, и при этом расточительно дарящее, постоянное, но недолговечное, одновременно и рабское, и пленяющее, – как человеческая кожа?»
Внезапно она громко вскрикнула:
– Безобразно! Ужасно!
Клоувер вычеркнула фразу. А когда дошла до слова «кожа», вздрогнула: так властно к ней вернулся образ Фредди Даймонда.
Она сидела с приоткрытым ртом, глаза ее смотрели в одну точку, когда в палатку ввалился Баббер Кэнфилд.
– Как делишки? – спросил он, окинув ее быстрым взглядом перед тем, как плюхнуться к себе на кровать и расшнуровать башмаки.
– Да, да, – с отсутствующим видом сказала Клоувер. Баббер еще раз посмотрел ей в лицо в промежутке между своими натужными телодвижениями.
– Надеюсь, ты не перегрелась. – Он помолчал. – Ты все делала, как надо?
Клоувер взглянула на него с удивлением.
