никакого смысла. Но я не забочусь о смысле. Меня больше заботит, чтобы все это продолжалось. Продолжалась моя жизнь. Почему? Я не знаю. У меня нет ответа. Просто есть вещи, которые я не хочу бросать: некоторые воспоминания, некоторые надежды, планы. А это требует труда и напряжения. Поэтому приходится отказываться от некоторых возможностей, которые вроде сами плывут в руки. И тогда ты сохранишь силы для другого, для своих планов и надежд.
– Как будто садишься на диету.
– Да, похоже. Очень похоже. Как будто садишься на диету, даже не зная, почему тебе надо похудеть. Ну, может быть, ты отдаешь отчет, что это делает… – Он рассмеялся. – Я ненавижу слова «даешь отчет».
Сибил рассмеялась и издала маленький смешной звук «нгах, нгах».
– Меня мутит.
– Хорошо, но не забывай, что я внедрил в тебя парочку бомб с часовым механизмом и в любой момент…
– Я не забыла об этом, Пол, – сказала она тихо.
– Они взорвутся, и твоя тошнота пройдет. – Он встал, протянул ей мокрую руку. – Мадам, разрешите пригласить вас на танец.
– Месье, вы так добры.
Сибил изящно-небрежно бросила его бритву через плечо. Она упала прямо в унитаз.
К тому времени, когда Сибил добралась до отеля Консуэлы, вечер еще только начинался. Ходдинг, который выглядел подозрительно отрешенным (позднее он объяснил Сибил, что нашпиговал себя фенобарбиталом, как окорок гвоздикой), возлежал на кушетке цвета сливы в будуаре матери и поддерживал непринужденную беседу с Консуэлой, которая была слишком поглощена подготовкой к церемонии приема, чтобы всецело посвятить себя пикировке с сыном. Горничные бегали туда-сюда, раздавались крики и проклятия, врывались клубы пара и дуновения ароматов, жужжала какая-то электромашина, назначение которой Ходдинг не в состоянии был определить.
Сибил улыбнулась и поцеловала его. По тому, как он вынул сигареты и жестом, не говоря ни слова, предложил ей сесть на кушетку, она поняла, что занавес, несомненно, немного приподнялся. Другие гости более или менее одетые, заглядывали, оставались или выходили, поправив запонку, чулки или подол.
Все было очень мило, но не совсем понятно, кто же устраивал вечеринку, так как часть гостей собралась по приглашению Деймона Роума (который только что приобрел большое помещение в одном сан-францисском офисе), а другая сбежалась из различных злачных мест на зов Консуэлы Коул для чествования Мэгги Корвин – та возвращалась, если не в первые, то и не в последние ряды кинозвезд. Перед гостями встал серьезный вопрос соблюдения светских приличий: дело в том, что Баббер Кэнфилд и Клоувер Прайс сняли на месяц дом в Ноб-Хилле (Баббер все никак не мог решиться купить «Мэтсон-Лайн») и пригласили тех же самых людей на свой вечер. Еще днем Консуэле удалось соединиться с Деймоном Роумом по телефону, и он выказал большую, чем обычно, готовность к содействию. Самолет Летти Карнавон должен был прибыть из Нью-Йорка только через восемь часов, что дало ему возможность вволю попастись среди очаровательных студенток-антропологов и искусствоведов из Беркли, которых он рекрутировал через своих подставных лиц накануне вечером на чаепитии. Это обещало удовольствие, да к тому же Летти обещала приехать. Он не будет один и не даст себя впутать ни в какую историю из-за страха остаться в одиночестве. Разумеется, кроме марихуаны, он запасся достаточным количеством шпанских мушек, в действие которых он, будучи старомодным, очень верил. Все совпало таким счастливым образом, что он приветствовал приглашение Консуэлы с редкостным воодушевлением.
– Скажи всем, дорогуша моя, – пропел он, – чтобы скакали на сцену. Все, кроме шпиков, конечно, и другой такой сволочи. Если мы на этом столкуемся, позволь моим людям позаботиться о безопасности. Через два дня мой аудитор вышлет тебе мою часть расходов. – И он улыбнулся банке, где лежало две унции толченых высушенных жучков. – Я тут для тебя подарочек приготовил, запрыгаешь, куколка.
Договорившись, Консуэла и Деймон удобно расслабились в своем приятном ожидании, безмятежные и уверенные, что любая их проблема будет разрешена с помощью их мудрости и их денег.
Все это было днем. Позднее, к вечеру, их радость несколько потускнела. Через Баббера Кэнфилда Клоувер договорилась с представителем «Мэтсон-Лайн» о доставке всего необходимого для «этой чертовой луау»[31] (пришлось даже дать взятку нескольким инспекторам сельского хозяйства для того, чтобы они разрешили перевезти на самолете молочных поросят и другую живность). Клоувер была против взяток, но ее возражение не возымело действия – Баббер не собирался менять свои планы.
– Я тут навалил кучи этих чертовых орхидей и гортензий, – в раздражении орал Баббер по телефону. – Я заготовил четырнадцать дюжин цыплят и дюжину поросят в загоне. В нижнем зале устроили бассейн, а на крыше поставили «ураганную машину». Кроме того, я выписал двадцать-тридцать профессиональных танцовщиц, которые прилетят в семь часов. – Баббер замолчал, протирая запотевшие стекла очков, а потом неожиданно завершил: – Но это еще не все, Клоувер раздобыла декоратора-педераста из Маул, и он рассыпал повсюду черный песок и понатыкал статуи этого черта Тики.
– Бога Тики, – терпеливо поправила Консуэла.
– А я говорю черта, и если бы ты их видела, то поняла бы почему. – Баббер продолжал дальше: – Если бы ты все это увидела, ты бы не сказала, что я пылю попусту. Я тебе точно говорю, это никуда не годится.
Десять минут спустя, когда Баббер мрачно наблюдал за служителем зоопарка «Секоаала», приставленного к могучему ленивцу, который уже взобрался на ветви дерева во дворе, вновь раздался телефонный звонок. Клоувер объясняла, что хотя ленивец и уроженец Гавайев, но все равно – это блестящая мысль, так как он будет охотиться на летучих мышей и не даст им приблизиться к мясу. Баббер орал, что если они не уберут чертову скотину, то им на голову будет сыпаться его чертово дерьмо… Оказалось, что звонит Деймон Роум:
– Баббер, детка…
Баббер слушал некоторое время, а потом раздраженно сказал: – Ничего не могу сделать. – Затем он предложил Деймону и его компании прийти к нему на вечер.
Деймон пробормотал что-то вроде:
– Послушай, это… невозможно. Нужно… это…
Баббер не расслышал конца фразы, так как человек на крыше включил вентилятор. К несчастью, он не предупредил декоратора, так что струя воздуха, вырвавшаяся из сопла, швырнула кучу черного обсидианового песка прямо в Баббера и он стал похож на оперного черта, выпачканного сажей. Завывание ветра и грохот так перепугали ленивца, что он укусил служителя зоопарка и нагадил ему на костюм. Тогда Баббер издал рык – ни один другой звук на земле не смог бы перекрыть вой урагана. «Эй, ты там, выключай немедленно эту штуку!» А бедный служитель сел в кадку под баньяном и заплакал.
Когда наконец воцарилась тишина и Клоувер протерла Бабберу очки, он вспомнил, что все еще находится на связи с Деймоном Роумом.
– Я не мог разговаривать, – сказал Баббер мягко. – Я попал в песчаную бурю.
– Не полощи мне мозги, дядя, – злобно прорычал Роум. – Чума на твою голову.
На уровне верхушки тридцатифутовой пальмы сидел декоратор на пожарной лестнице и привязывал к дереву кокосовые орехи, покрытые розовым лаком. Он радостно провозгласил:
– Как будто перед днем сотворения мира. У нас будет прекрасный бал.
Итак, два конкурирующих вечера набирали пары, подобно двум допотопным локомотивам, отправляющимся навстречу друг другу по одной и той же колее. Но перспектива их столкновения мало волновала гостей. Они собирались в течение всего дня и в последние часы перед полночью, но ничто в их поведении не намекало на раскол, на страстные речи гвельфов или ярость гиббелинов, на то, что что-либо идет не так, как обычно.
Но линия фронта была все-таки проведена в других кварталах города. Деймон Роум, не доверяя уверениям своего агента по поставке выпускниц университета Беркли, совершил налет на всех высокооплачиваемых девушек по вызову (эта атака должна была дать богатые трофеи), однако потерпел поражение, так как Баббер во многих случаях опередил его. Более того, Баббер предвосхитил следующий шаг Роума, увеличив гонорар до тысячи долларов. Роум пришел в ярость и решил было повысить ставку, но
