– Тебя всегда отвлекали посторонние увлечения, – заметил Бэркхардт. – Помнится, ты попал в какую-то историю здесь, на Восточном побережье. Это была девушка не то из Рэдклифского, не то из Смитовского колледжа?
Палмер натянуто усмехнулся.
– Это зависит от того, какую историю вы имеете в виду.
Бэркхардт рассмеялся, во второй раз за все это время.
– А потом, – продолжал он, – во время войны ты не раз бывал на волосок от гибели. Операции специального назначения?
– О, гораздо скромней! Просто армейская разведка.
Несколько мгновений Бэркхардт сидел молча, попыхивая своей трубкой.
– Зато, наверно, тебе полегчало после войны, когда ты смог обосноваться дома и вернуться к своему делу.
Палмер потягивал свое виски. Опасный момент миновал.
– Да, конечно, – солгал он.
– А я все еще помню тебя одиннадцатилетним мальчуганом, спокойным, с собственными, очень определенными взглядами на жизнь.
– Я не встречал еще ни одного одиннадцатилетнего мальчугана, у которого бы не было собственного взгляда на жизнь.
– Ты соорудил тогда с помощью Хэнли модель самолета Линдберга, я как сейчас помню: большущая модель, черт побери, длиной чуть ли не в целый ярд. И ты настаивал, что полетишь на своем сооружении куда-то очень далеко, ты назвал эту местность Ки-бер-Пасс.
– Еще бы, – сказал Палмер, – я в то время зачитывался книгой фантастических приключений, которую стащил у Хэнли. Я тоже хорошо помню тот год.
– А помнишь, как тебя уговаривала мать: «Не надо, не улетай, Вуди, это так далеко. Мы больше не увидимся!» А ты тогда сказал: «Пустяки. Послезавтра я прилечу домой»… Удивительно, как просто рисуется в юности будущее! Однако для матери и по сей день все это не так просто. В то время я тоже не мог бы этому поверить. И вот все изменилось, будто в один день.
– Да, почти что так, прошло всего лишь несколько десятков лет, – сказал Палмер.
– Так тебе понятно, к чему я веду? – вдруг резко спросил Бэркхардт. – Люди склонны усложнять самые простые веши. Требуется особый склад ума, чтобы видеть, что в действительности все очень просто.
– Особый склад ума… такой, каким обладает либо банкир, либо ребенок.
Старик снова рассмеялся и отпил виски из своего стакана.
– С чем только люди не носятся в наши дни, – проговорил он наконец. – Все эти грандиозные идеи о западной цивилизации, о свободном мире. Теперь только это и слышишь.
– Это естественно, люди в тревоге…– Палмер запнулся, от него вновь ускользнула нить мыслей старого банкира.
– Не о чем им беспокоиться. Решительно не о чем, если только они перестанут все усложнять.
Бэркхардт чуть подался вперед, отчего его фигура показалась вдруг крупней и значительней.
– Возьмем, скажем, этот самый «свободный мир», – продолжал он, уставившись на свой стакан. – Иными словами, наше полушарие и всю Европу, за исключением стран за «железным занавесом». Ведь примерно так он у нас понимается?
– Пожалуй.
– Так вот. – Бэркхардт выпрямился, и в его голосе зазвучали вдруг торжественные нотки. – Когда говоришь о «свободном мире», то имеешь в виду капитализм, а когда говоришь капитализм, подразумеваешь Соединенные Штаты Америки, потому что мы его возглавляем. Говоря о Соединенных Штатах, ты имеешь в виду банки, потому что именно банки дают деньги. Дальше: когда ты говоришь банки, то имеешь в виду наиболее влиятельные из них, то есть «Юнайтед бэнк», потому что он самый крупный. – Небольшие голубые глаза старика глянули на Палмера очень серьезно. – Когда же ты говоришь «Юнайтед бэнк», – его голос неожиданно зазвучал очень тихо, – это значит, что ты говоришь обо мне.
На несколько мгновений наступило молчание. Палмер услышал, как под ним заскрипело кресло.
– Вот об этом я и толкую, – заключил старик, – надо смотреть на вещи просто. Мне требуется первый вице-президент банка. Когда ты сможешь приступить к своим обязанностям?
Глава вторая
В понедельник Палмер вышел из подземки на станции Гранд Сентрал и на мгновение остановился, щурясь от яркого утреннего солнца. Он окинул взглядом людей, спешивших на работу, прислушался к звонкому постукиванию дамских каблучков вдоль Парк-Авеню по направлению к кварталам Меррей Хилл.
Низко стелющийся утренний туман смягчал резкие тени тревоги на замкнутых лицах прохожих. Глаза их были расширены и сосредоточенно устремлены вперед. Сжатые губы выдавали скрытые заботы. Губы женщин были красны, как зияющие маленькие раны, ранние морщинки бороздили лоб. Лицо городского жителя в понедельник, безжалостно красноречивое под лучами солнечного прожектора.
Палмер легонько подбросил в руке свой саквояж, словно прикидывал его вес, и перешел на западную сторону Парк-авеню в надежде найти такси. Двадцать минут назад шофер Бэркхардта довез их обоих на «флитвуде» до конечной станции метро у Ван-Кортленд парка, еще влажного от утренней росы. Усевшись в вагон подземного экспресса, они сразу углубились в свои газеты и за всю дорогу не обмолвились ни словом. На остановке Гранд Сентрал Палмер вышел.
Пуританство, доходящее до абсурда, размышлял Палмер. Впрочем, эта черта свойственна и другим
