лет назад. Такое чувство, что это было не в моей жизни. Или то была другая, особая часть моей жизни — знаешь, как у писателей или киношников: часть первая, часть вторая… Кажется, что все происходило очень давно и очень далеко отсюда. Это чуть не случилось со мной. Это было бы… слишком плохо. Наверно, я бы не выдержал. Я ведь слабый человек, — сказал он, вдруг вытягиваясь и становясь выше ростом. — Я хрупкий. И еще я легкоранимый, потому что где-то внутри моего тела, на которое и взглянуть-то противно, — где-то внутри него спрятана очень большая душа. Это факт. Так сказала мне твоя мама. Она сказала этими самыми словами, которые я крепко запомнил. Она первая ее во мне увидела — эту очень большую душу.
— М-моя мама? — Я невольно тоже начал заикаться.
Теперь он смотрел мне в лицо; глаза его буквально сияли в прорезах век.
— Твоя мама, — прошептал он, — была прекраснейшей из всех женщин на свете. Ты и сам это знаешь, а если не знал до сих пор, то теперь узнал от меня. Это, конечно, никакой не секрет. Не представляю, что было бы со мной, не встреть я твою маму.
Продолжая глядеть на меня, он провел языком по деснам, словно у него что-то застряло в зубах. Однако на самом деле он глядел не на меня как такового. Он взглядом искал во мне
— Это говоря о моей жизни в целом. Что случилось бы со мной именно тогда, я представляю очень даже ясно. Я стал бы королем. Да, если бы не твоя мама, я стал бы че-че-чертовым Арбузным королем восемьдесят второго года.
Теперь уже я посмотрел ему прямо в лицо, а он в ответ подмигнул, прикрыв на долю секунды одну из своих глазных щелей. Я не ведал, что творилось — если вообще что-нибудь творилось — в его мозгу, за этими щелочками. Могу лишь сказать, что очень большой души я там не увидел.
Игги покачал головой:
— Она понимала лучше, чем кто-либо другой, что я просто не смогу жить после того, как побываю Арбузным королем. Не смогу жить даже своей прежней жизнью, которая была дерьмовее некуда. Это все из-за моей душевной хрупкости. И вот она… она… — Он изобразил подобие смущенной улыбки. — Будет неправильно говорить об этом на улице, да еще в такой день. Это ночной разговор. Скажем просто: она занялась моей проблемой. И это было… это было чудесно. Во всех отношениях. Вот так она меня спасла.
— Моя мама… Моя мама и ты?
— Именно так, — сказал он.
— И тогда королем пришлось стать кому-то другому, — заключил я, в этот момент думая о своей маме и об Игги, пытаясь совместить в своем сознании ее образ и эту образину.
— Нет, — сказал он. — Ты думаешь, они нашли мне замену? Если честно, такой вариант меня бы устроил. Я знал, что нормальный человек вполне способен это выдержать. Но нет. В тот год они больше никого не нашли. Да и времени у них оставалось в обрез. Ну а потом… Это как в рекламе: сравните, что было до и что стало после. Сегодняшний Эшленд — это то, что стало после. Ты сам все видишь. Небось уже наслушался историй про урожай, сгнивший на корню, и про бесплодные поля. И с той поры не стало Арбузных фестивалей. Люди начали искать работу на стороне. Наверно, в этом есть моя вина. Во всяком случае, люди обращаются со мной так, словно я виноват во всем, что происходило здесь последние девятнадцать лет. Как будто я хотел им навредить, хотя я всего лишь спасал самого себя. Мне очень жаль, что так вышло, но я никак не мог быть королем. И пусть мне потом пришлось очень тяжко, я ни о чем не жалею. Кроме финала той части.
— Какой еще части?
— Я же говорил: той, другой части моей жизни. В ее финале умирает твоя мама.
Я заметил в глазах-щелочках слезы, которые он поспешил сморгнуть.
— Она спасла меня, — сказал он, — но теперь, когда ты вернулся, все начнется сначала. Уже пошли разговоры, Томас. Ты ведь совсем не похож на меня, и люди делают выводы. Они начинают думать, что ты… — Тут он отвел глаза и покраснел. — Они не верят, что я твой отец. Значит — так думают они, — у меня с твоей мамой ничего не было. А это значит…
— Что тебя могут избрать королем, — договорил я за него.
— Все сначала, — сказал он.
— И все же я не понимаю, зачем ты рассказываешь это мне?
— Потому что ты должен мне помочь, Томас. Так же, как помогла она. Ты должен спасти меня от этого.
— Но как я могу это сделать?
— Не знаю, — прошептал он. — Но ты ведь умный. А я идиот. Ну, может быть, не совсем идиот. Но я точно не умный. Не такой, как ты. Придумай что-нибудь, Томас. Какова мать, таков и сын, ведь так говорится? Я твой друг — это все, что я могу сказать. Не забывай об этом. Ты всегда можешь на меня рассчитывать. И я рассчитываю на тебя. Я твой друг. Пожалуйста, помоги мне!
Он повернулся, собираясь уйти, но тут рядом возник Шугер и сгреб его за ворот своей большой мясистой лапой. Он засмеялся, глядя на то, как Игги беспомощно ловит ртом воздух.
— Привет, Игги, — сказал Шугер, отпуская свою жертву. — Доброе утро, мистер Райдер.
— Шугер… — пропыхтел Игги. — Привет, Шугер.
— Вы, ребята, так долго беседовали… Интересно узнать, о чем?
— Так, ни о чем, — сказал Игги, потихоньку пятясь.
— Ни о чем? — удивился Шугер. — Что ж, и такое бывает. Но я не знал, что ни о чем можно говорить взахлеб, как это сейчас делали вы. Вот и Томас выглядит так, будто проглотил большую навозную муху.
— Ни о чем существенном, я хотел сказать, — поправился Игги. — Об Арбузном фестивале и всяких местных проблемах. Все больше о вредителях: огуречных жучках, тыквенных точильщиках, огневках…
— Да уж, чего-чего, а вредителей у нас хватает, — сказал Шугер. — Особенно по арбузной части.
— Это верно, — сказал Игги, украдкой мне подмигивая. — Одна огневка чего стоит — сколько арбузов перепортила эта тварь.
— А бактериальный вилт? — Шугер сокрушенно покачал головой с видом человека, вся жизнь которого прошла под знаком безуспешной борьбы с бактериальным вилтом. — И еще антракноз. И мучнистая роса.
— Точно, и мучнистая роса, — подхватил Игги. — Я и забыл про мучнистую росу.
— Как раз от нее-то и пошла погибель, — сказал Шугер, по лицу которого обильно струился пот. — От нее и от кое-кого еще.
— Кое-кого, — повторил Игги, ворочая челюстями с удвоенной скоростью. — Может, не стоит, а?
Они посмотрели друг на друга, и Шугер ударил Игги кулаком в плечо.
— Больно, Шугер, — сказал Игги.
— Надеюсь, что больно, — сказал Шугер.
Далее между ними состоялось нечто вроде короткой и беззвучной — посредством одних лишь взглядов — беседы, после чего Шугер отвернулся от Игги и уставился на меня.
— В чем дело? — спросил я его.
— Да так, — сказал Шугер, — пустяки. Мне в голову пришла одна мысль.
— И мне тоже, — сказал Игги.
— Я хотел спросить тебя еще вчера вечером, но Снайпс не позволил.
— О чем спросить? — поинтересовался я.
— Ну… — замялся он.
— Давай-давай, спрашивай, — подзадорил его Игги. Теперь, в присутствии Шугера, он держался иначе, чем несколько минут назад, разговаривая со мной. — Этот вопрос ему зададут еще не раз за то время, что он проторчит в Эшленде.
— Неудобно все-таки, — сказал Шугер.
— «Неудобно» еще не значит «неправильно», — сказал Игги.
— Оно, может, и так, — сказал Шугер и обратился ко мне, при этом рассматривая носки собственных ботинок: — Ты когда-нибудь…
