требовать от тебя не той помощи, которую потребовали бы наши клиенты. Чем тебе так понравилось это предложение?
— Деньгами, — откровенно ответил Барретт. Никому, даже Эйбу Зелкину, не удастся отговорить его. — Чистыми деньгами, честно заработанными. Как сказал Мильтон в «Возвращенном рае»: «Деньги приносят честь, друзей, победы и царства».
— А Теккерей сказал: «Деньги часто достаются нам слишком дорогой ценой».
— Эйб, я сейчас не буду никого цитировать, а скажу сам, — с неожиданным раздражением проговорил Барретт. — Пожалуйста, прекрати вешать мне лапшу на уши. Я сейчас расскажу тебе то, о чем никогда не рассказывал. Моя мать считала каждый цент и во всем себе отказывала, чтобы я смог закончить Гарвард. Они со стариком приплыли в Америку на пароходе еще детьми, как иммигранты. Мои родители росли в страхе и одиночестве. Каждый считал своим долгом унизить их, потому что они были бедны. После того как они встретились и поженились в Чикаго, мой отец вкалывал двадцать пять часов в сутки, чтобы удержаться на плаву и отложить несколько долларов на черный день. После его смерти в банке остались кое-какие деньги, — ничтожная сумма, по нашим понятиям, — на которые мы с матерью и жили.
— Майк, все это мне знакомо. — Зелкин кивнул. — У моих родителей было примерно так же.
— Хорошо, тогда тебе будет легче понять все остальное. Когда я окончил школу, мать не стала беречь эти крохи, поскольку знала, что главное в нашей золотой Америке. Деньги тут — центр мироздания. Если, например, хочешь изучить язык, нужно учиться в лучшей школе города. Когда добиваешься успеха, становишься личностью, обретаешь свободу, и никто больше тебя не унижает. Поэтому она потратила все, что осталось, на своего сына, чтобы я смог поступить в Гарвард и добиться успеха. Обыкновенная житейская проза, тебе ли ее не знать.
— Конечно, я знаю и могу оценить…
— Ты не можешь полностью оценить то, что я говорю, Эйб, потому что знаешь еще не все. И после того как услышишь все, Эйб, перестань вешать мне на уши фрейдистскую лапшу о матерях и сыновьях; почему моя мать поступила так, а не эдак, как это повлияло на меня, и тому подобное. Посмотри, я такой же взрослый, как ты, и я сильный человек, если верить Фрейду, но мне осточертело это поколение умников, которые считают тебя ненормальным, если ты говоришь что-то хорошее о своей матери, защищаешь ее или считаешь себя чем-то ей обязанным. Черт побери, если верить Конфуцию, я обязан ей очень многим. Она делала это не затем, чтобы я вернул долги, а только для того, чтобы я мог жить лучше, чем они с отцом. Я многим обязан ей, но, когда пришло время возвращать долги, когда ей понадобилась помощь, я не смог помочь ей, потому что у меня не оказалось денег. Вместо денег я мог предложить ей только дутый идеализм.
— Майк, я не хотел…
— Дай мне закончить, — хрипло продолжал Барретт. — Я постараюсь не рассусоливать. После университета я отклонил несколько заманчивых предложений ради института, желая одного, — чтобы людям лучше жилось на земле. Тогда мы с тобой и познакомились. Моя мать очень серьезно заболела. Я не стану вдаваться в медицинские подробности. Чтобы выжить, ей были необходимы лучшие хирурги, лучший уход, все самое лучшее. Ей были нужны деньги. А где их было взять? Я сейчас говорю о тех деньгах, от которых зависит жизнь и смерть, а не о деньгах, позволяющих жить в роскоши. Сбережения на черный день ушли на меня, а сам я был слишком занят помощью другим, чтобы скопить что-нибудь на трудные времена.
— Ты был занят тем, что должен был делать. Ты создавал свое дело. Ты только начинал…
— Не надо меня выгораживать. Я отвернулся от реальных проблем, от ответственности, окунулся в свою ничтожную анархию и притворился, будто большого мира, в котором нужно жить, просто не существует. Послушай, Эйб, вот голые факты. Мне срочно понадобились деньги, но у меня их не оказалось. Вместо них у меня были похвальные грамоты и вымпелы, которые не могли заменить деньги. Я решил найти денег. Знаешь, куда я за ними пошел?
— Понятия не имею, Майк, — спокойно ответил Зелкин:
— С миром богачей меня связывала только одна ниточка. Фил Сэнфорд. И я отправился к нему. Он давно умолял меня перейти в его издательство и зарабатывать настоящие бабки, до я отнесся к этому предложению так же, как отнесся бы к предложению работать в доме терпимости. Я был адвокатом, и я принадлежал к миру несчастных людей. И вот я пришел к нему со шляпой в протянутой руке, говоря, что передумал и не прочь перейти на более высокооплачиваемую работу в «Сэнфорд-хаус». Я всегда ценил Фила за то, что он тогда сделал. Может, он тряпка и не отличается большой наблюдательностью, но в тот день у него словно включилось третье ухо, настроенное на мою волну. Он почуял беду и попытался выяснить причину моего внезапного решения. Сначала я молчал, но после долгого разговора и нескольких коктейлей все ему рассказал. Он не отнял у мира адвоката только из-за того, что у меня не хватает денег. «Ну, если это только деньги…» — сказал он и заставил меня взять их взаймы. Я нанял лучших хирургов, и они спасли мою мать. С помощью этих денег мне удалось нанять лучших сиделок и обеспечить ей самый внимательный уход в последующие дни. Деньги — вот что имеет силу. Деньги спасают. Деньги приносят свободу. Но одного урока в молодости мало. Только во время второго кризиса, когда мать, как ты знаешь, начали лечить тем новым лекарством, которое, как мы потом выяснили, следует запретить, я усвоил свой второй урок. После того как лекарство убило ее, я понял, что ты бессилен помочь другому, если рубишь сук, на котором сидишь. Только после смерти матери я прозрел. Я раб, сказал я себе, и только деньги могут освободить меня. Если подвернется тот самый Большой Шанс, клянусь, что воспользуюсь им. Поэтому я должен поступить на работу в «Осборн энтерпрайсиз».
Зелкин сидел очень тихо и смотрел в свою пустую кофейную чашку. В конце концов он кивнул и заявил:
— Ясно. Пожалуй, я могу тебя понять.
— Для полной уверенности, позволь мне добавить еще одну вещь. Я знаю голливудовцев, и у них бытует поговорка, грубая, но четкая. Она гласит: «Ты добился своего, заработав деньги, и теперь можешь посылать всех подальше». Короче, имея деньги, ты можешь послать любого подлеца подальше. Только с деньгами ты становишься свободным человеком. А я хочу быть свободным человеком.
— Я все прекрасно понял. — Зелкин слабо улыбнулся. — Только, Майк, существует много путей к свободе.
— Справедливо. — Барретт достал из бумажника кредитную карточку и положил сверху на счет. — Позволь мне заплатить, Эйб. В конце концов, это я собираюсь стать вице-президентом.
— Ладно. Но следующий обед — за мой счет.
— Я рад, что ты сказал «следующий», — обрадовался Барретт. — Очень на это надеялся. Не хотелось ломать нашу дружбу.
— Не беспокойся, — заверил Зелкин. — Мне нравятся и богатые друзья.
Барретт подписал чек, оставил чаевые и посмотрел на часы.
— Пора бежать. Через двадцать минут я должен быть во Дворце правосудия, где меня будет ждать наш мистер Дункан. Не возражаешь, если я побегу, Эйб? Помни, это мой последний поступок в ипостаси человека, помогающего другим и желающего вернуть свой последний долг.
За три минуты до назначенного времени Майк Барретт подошел к построенному полвека назад зданию окружной прокуратуры, в котором Элмо Дункан надзирал за работой двухсот шестидесяти своих сотрудников. Над высоким сводчатым входом виднелись высеченные в камне слова, повергающие в благоговейный трепет: «Дворец правосудия».
Войдя в одну из дверей, Барретт спустился по нескольким ступенькам, миновал знакомый холл с многочисленными автоматами, выдающими еду и напитки, и в последнее мгновение успел юркнуть в закрывающийся лифт. На шестом этаже девушка, сидевшая за суперсовременной конторкой, направила его по широкому коридору. Напротив комнаты для прессы Майк увидел стеклянную дверь с надписью: «Элмо Дункан, окружной прокурор».
За дверью размещалась средних размеров приемная с двумя столами. На левом стояла табличка с надписью «Лейтенант Хоган». Он, как знал Барретт, служил у прокурора и шофером, и телохранителем. Стул за этим столом пустовал. У другого стола — в противоположном углу приемной, стояло несколько стульев. За столом печатала девушка. Она так увлеклась работой, что заметила Барретта, только когда он
