Семь минут

рукой, а сердцем настоящего художника… Пока все нормально.

Вопросы Дункана: итак, вы довольно хорошо знали Джадвея… Вы были друзьями?.. Да, друзьями… Сколько раз вы видели его в Париже?.. Много… Под словом «видеть», мистер да Векки, я не подразумеваю встреч на улице или, скажем, в кафе… Сколько раз вы бывали с ним наедине?.. Наедине?.. Время от времени… Были ли вы с ним наедине больше трех-четырех раз?.. Не могу вспомнить… Может, вы вспомните, где находились после смерти Джадвея, когда началась Вторая мировая война?.. Я остался во Франции и участвовал в Сопротивлении поблизости от Марселя… Чем занимались?.. Я был художником… Рисовали картины?.. Нет, нет, я делал фальшивые паспорта для беженцев… Продолжали ли вы заниматься тем же самым после окончания войны?.. Фальшивые паспорта? Нет, я же художник… Да, вы художник… Мне хотелось бы поговорить о ваших талантах живописца… У меня есть сведения, что вы писали под разными именами… Например, одним из ваших имен было Вермеер, другим Рафаэль, третьим — Тинторетто… По этому поводу имеется один маленький анекдот… Из двух с половиной тысяч картин, написанных Коро при жизни, семь тысяч восемьсот находятся в Америке… В вашем досье в римской полиции говорится, что вы написали как минимум восемь поддельных Коро и продали их как настоящие… Конечно, одно тюремное заключение за подделку картин известных мастеров еще не подрывает вашу честность как свидетеля, но, принимая во внимание эти факты… Черт бы побрал этого Дункана и этого свидетеля… Почему он не предупредил нас?.. Захотелось бесплатно прокатиться в Америку, захотелось славы?.. Только посмотрите на него сейчас… Улыбка исчезла, глаза бегают, хитрит, напуган… Черт побери!

Счет: Дункан выиграл раунд нокаутом.

СЭР ЭСМОНД ИНГРЭМ:

Вопросы Зелкина: пока прекрасно… Видный ученый из Оксфорда… Известный литературный критик… Остроумный старик… Производит впечатление… Жюри слушает очень внимательно… Сэр Эсмонд, вы однажды написали в лондонской «Таймс», что «Семь минут» — одно из самых «честных, чувственных и заслуживающих внимания произведений искусства, созданных в современной западной литературе»… Вы по-прежнему придерживаетесь этого взгляда?.. Да, придерживаюсь… Тогда, значит, вы не считаете ее непристойной книгой?.. Непристойных книг не существует, существуют только непристойные читатели с непристойными мозгами… И позже: значит, вы считаете, что Джадвей честно рассказал свою историю?.. Это был честный и смелый подход… Многие писатели могут раздеть человеческое тело, но совсем не многие обладают смелостью или гением обнажить человеческий дух… Один французский издатель написал, что самое интересное в эротике не тридцать две коитальные позиции, а то, «что происходит в умах людей, то, как влюбленные ведут себя друг с другом»… В эту тайну Джадвей проник полностью и открыл ее… Вы считаете, что книга Джадвея обладает общественной ценностью?.. Обладает, и очень большой… Джадвей попытался поставить секс на естественное и подобающее ему место в спектре человеческого поведения… Редактор «Литературных записок», Морис Надье, однажды спросил: «Почему любовь, которая является основным или вспомогательным элементом в каждых восьми книгах из десяти, останавливается на краю постели и опускается полог?» В конце концов, функция литературы состоит в том, сказал он, чтобы исследовать человеческий дух, каждую сторону жизни… Еще он добавил: «То, как люди занимаются любовью, говорит нам о них больше, чем любой опрос. Еще это открывает ту часть истины, которая интересна хотя бы потому, что обычно скрыта…» «Семью минутами», сказал Ингрэм, Джадвей оказал человечеству большую услугу.

Майк Барретт кончил читать записи. Когда он поднял голову, сэр Эсмонд Ингрэм по-прежнему находился на свидетельском месте и отвечал на суровые вопросы Элмо Дункана.

— …и вы считаете себя арбитром, сэр Эсмонд, который может судить, какая литература является плохой, а какая хорошей?

— Не я считаю себя арбитром, а мои читатели считают, что могут положиться на мое мнение.

— Но вы считаете себя достаточно компетентным, чтобы указывать читателям, что обладает литературным достоинством, а что — просто низкопробная порнография?

— Я считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе.

— Благодаря своей эрудиции, сэр Эсмонд?

— О господи, нет, конечно. Благодаря моему жизненному опыту и умению поставить себя на место читателя.

— Значит, сэр Эсмонд, вы считаете, что живете жизнью, в которой много общего с жизнью среднего читателя?

— Да, я бы так сказал.

— Сэр Эсмонд, сколько раз вы были женаты?

— Три раза, сэр.

— Сидели в тюрьме?

— Два раза, сэр.

— Вы едите мясо, как средний читатель?

— Я вегетарианец, сэр. Я хотел бы добавить, что вы заняли довольно умную позицию, но очень и очень сомнительную.

«До свидания, сэр Эсмонд», — подумал Барретт.

Майк оглянулся. Времени осталось в обрез, чтобы успеть вернуться в контору к приезду Мэгги Рассел.

Он сложил записи, сунул в карман, потом посмотрел на Эйба Зелкина.

— Я пошел, Эйб.

Зелкин закрыл глаза и печально покачал головой.

— Привези с собой Касси Макгро, — сказал он. — Она нужна нам, Майк. Без нее нас ждет смерть и сырая земля.

— Я найду ее и вернусь с ней.

Потом он тихо встал и покинул сцену резни, полный решимости вернуться с единственным живым союзником, который может спасти их дело.

У Мэгги Рассел было чудесное настроение.

Желая как-то отпраздновать сегодняшнее событие, она остановилась в Беверли-Хиллз и позволила себе выпить мартини и сытно пообедать в ресторане «Леон», фантазируя о будущем. Потом она отправилась в «Сакс» и купила новое платье. Больше всего ее обрадовало не само платье, а, так сказать, вложение денег. Интуиция подсказывала, что к пяти часам у Майка Барретта наверняка появятся сомнения по поводу правильности своего решения отказаться от перекрестного допроса Джерри. Лучший способ утешить мужчину, потерпевшего утрату, — напомнить, что получить он может больше. Короткое узкое шелковое платье с глубоким вырезом могло немного в этом помочь. Мэгги не любила играть в женские игры. У нее был прямой характер, но обстановка требовала дополнительных усилий. Когда они увидятся, она хотела своей внешностью напомнить Барретту, что если он и потерял что-то важное, то нашел нечто еще более важное, и надолго. Если, конечно, он продолжал любить ее.

Она вернулась в Пэсифик-Палисэйдз в начале пятого, и, к ее удивлению, Фрэнк Гриффит был дома. Он громко и весело разговаривал по телефону из своего кабинета. По всему дому разносились похвалы в адрес Лютера, и Мэгги сразу догадалась, что разговаривает он с ужасным Йерксом. Наверху тетя Этель спала, а дверь в комнату Джерри была заперта, и изнутри доносилась музыка. Мэгги быстро переоделась в новое платье, причесалась и подкрасилась.

Она торопливо спустилась по лестнице, в тот же миг из кабинета выглянуло мясистое загорелое веселое лицо Фрэнка Гриффита. Увидев племянницу, он подошел к лестнице.

— Привет, Мэгги, моя девочка. Я слышал, ты была сегодня на суде?

— Откуда вы знаете? — спросила Мэгги.

— Я сейчас разговаривал с Лютером Йерксом. Кто-то из его «лейтенантов» тоже присутствовал в зале и заметил тебя. Я только что узнал, как прошел сегодняшний день. Хотел сам поехать в суд на помощь