самообладание.
— Я уверен, что видел ее, — настаивал я, — здесь не может быть никакой ошибки. — И я описал ее внешний вид.
— Вам показалось, — повторил он, — разве вы не понимаете этого, когда я говорю вам, что в доме нет ни одной женщины?
Я поспешил согласиться с ним, чтобы не вызвать очередного приступа ярости.
Затем последовала очень странная просьба.
С таким выражением, словно его жизнь зависела от этого, он умолял меня побыть с ним несколько дней. Он намекал, хотя и не сказал ничего определенного, что у него крупные неприятности, и если бы я только остался на несколько дней, то все проблемы были бы решены, и если у меня в жизни есть шанс совершить благой поступок, то это тот самый случай. Конечно, он не вправе принуждать меня оставаться в таком неприятном месте, но никогда этого не забудет, если я все же решусь остаться.
В его голосе было столько настойчивости, что я стал успокаивать его, как ребенка, обещая остаться, и в конце концов мы пожали друг другу руки, словно давая клятву верности.
II
Я понимаю, что вы ждете от меня последовательного изложения всех последующих событий, и, если происшедшее несчастье покажется вам случайностью, я могу сказать, что именно так все и было. С тех самых пор, как случилась эта история, я пытаюсь в ней разобраться, но концы с концами никак не хотят сходиться, и это общая беда всех происшествий, связанных с привидениями.
Честно говоря, после этого странного эпизода в библиотеке я очень хорошо провел ночь. Я спал крепким сном в уютной и теплой кровати под шум прибоя под окнами.
Наступившее утро было ярким и свежим, солнце сверкало на снегу, и снег отражал солнце, словно они радовались встрече друг с другом. Я приятно провел утро, рассматривая книги Ланта, беседуя с ним, и написал несколько писем.
Должен признаться, что в конце концов я проникся симпатией к этому человеку. Его просьба тронула меня. Видите ли, так мало людей когда-либо просили меня о помощи.
Нервозность его осталась прежней, как и постоянные дурные предчувствия, но он старался держать себя в руках, делая все возможное, чтобы я чувствовал себя спокойно и не покидал его, в чем он так остро нуждался.
Должен сказать, что, если бы я не был так увлечен книгами, я вряд ли бы благоденствовал. Стоило прислушаться, как вы тут же начинали ощущать зловещую тишину, царившую в доме. Помню, когда я сидел за старым бюро и писал письмо, подняв голову, я поймал взгляд Ланта, как будто раздумывавшего, не заметил ли я чего-нибудь. Я прислушался, и мне показалось, что кто-то стоит за дверью библиотеки; необычное впечатление, ничем не подтвержденное, но я мог бы поклясться, что, если бы я подошел к двери и распахнул ее, передо мной бы оказался загадочный некто.
Тем не менее, я был достаточно бодр, а после ленча почувствовал себя вполне довольным. Лант предложил мне прогуляться, и я с удовольствием согласился.
По хрустящему снегу мы спустились с пригорка, на котором стоял дом.
Я не помню, о чем мы говорили; нам было легко общаться в тот день.
Через поля мы дошли до места, откуда было видно море — гладкое, как шелк, — и повернули обратно. Помню, я воодушевился настолько, что будущее стало представляться мне в самых радужных тонах. Я начал понемногу делиться с Лантом своими планами, надеждами на издание книги, к работе над которой я только что приступил, и даже стал туманно намекать, что, может быть, мы могли бы опубликовать что-нибудь вместе; я полагал, что мы оба нуждались в друге, имеющем взгляды и вкусы, подобные нашим.
Помню, пока я говорил, мы пересекли маленькую деревенскую улицу и повернули на тропинку, ведущую к темной аллее, примыкающей к дому.
Именно в этот момент все неожиданно изменилось.
Сначала я заметил, что он меня не слушает, а смотрит мимо меня в самую гущу деревьев, окаймлявших серебристый ландшафт. Я тоже взглянул туда, и сердце мое забилось сильнее.
Там, как будто ожидая нас, прямо перед деревьями стояла та самая пожилая женщина, которую я видел у себя в комнате.
Я остановился.
— Вот же она! — воскликнул я. — Та самая женщина, о которой я говорил!
Он схватил меня за плечо.
— Там никого нет, — сказал он, — разве вы не видите? Это тень. Что с вами? Разве вы не видите — там никого нет!
Я шагнул вперед — действительно, там никого не было, и по сей день я не могу определенно сказать, была ли это галлюцинация или нет. Я знал лишь одно — все вокруг померкло с этой минуты.
Когда мы в молчании вошли в аллею, было уже так темно, что я с трудом различал дорогу. Запыхавшись, мы подошли к дому.
Лант поспешил в кабинет, словно забыв обо мне, но я пошел за ним. Закрыв за собой дверь кабинета, я собрал все силы и сказал:
— Что вас тревожит? Вы должны сказать мне! Иначе как я смогу вам помочь?
Он ответил странным голосом — голосом помешанного:
— Повторяю, меня ничего не тревожит. Можете вы мне поверить! Я в полном порядке… О Боже! Боже мой! Не уходите! Именно сегодня, этой ночью, она сказала… Но я ничего не сделал, говорю вам, ничего, все это только ужасная злоба…
Он умолк, но все еще не отпускал мою руку. Он делал какие-то непонятные знаки, вытирал взмокший лоб, просил моей защиты. Потом вдруг опять разозлился, но снова просил, умолял, хотя я ему ни в чем не отказывал.
Я понимал, что он был близок к сумасшествию, и меня самого стал одолевать страх от этого сырого и темного дома, от большого дрожащего человека и от чего-то, что было еще страшнее. Мне было жаль его, но что я мог сделать?
Что бы вы или кто другой сделали на моем месте?
Я усадил его в кресло перед камином, в котором теперь мерцали лишь несколько красных угольков. Он не отпускал меня ни на шаг, сжимая мою руку в своей.
Я повторил как только мог спокойно:
— Не бойтесь, расскажите мне, что вы сделали, чего вы боитесь, и тогда мы вместе встретим опасность.
— Боюсь! Боюсь! — повторил он, а потом, с огромным усилием взяв себя в руки, что не могло не вызвать моего уважения, сказал: — Я потерял голову от одиночества и уныния. Ровно год назад в эту самую ночь умерла моя жена. Мы ненавидели друг друга. Я нисколько не сожалел о ее смерти, и она это знала. Во время того последнего приступа, уже задыхаясь, она сказала, что вернется; я всегда страшился этой ночи. Отчасти поэтому я пригласил вас. Чтобы не быть одному, чтобы хоть кто-то был рядом со мной. И вы были так добры — более добры, чем я имел право ожидать. Вы, должно быть, считаете меня сумасшедшим, раз я говорю такие вещи, но сегодняшнюю ночь мы проведем вместе. Не бросайте меня!
Я пообещал, что не покину его, и изо всех сил старался его успокоить.
Не знаю, сколько времени прошло с наступления темноты. Ни один из нас не пошевелился, огонь погас, и лишь сквозь расшторенное окно в комнату проникали причудливые, бледные снежные блики.
Теперь все это кажется нелепым. Мы сидели: я на стуле, вплотную придвинутом к его креслу, рука в руке, словно влюбленные. Но на самом деле испуганные, полные ужаса перед надвигающейся неизвестностью, не в силах ничего предотвратить.
На меня нашло странное оцепенение, и я не мог преодолеть его. Что бы другой предпринял на моем месте? Позвал бы слугу, послал бы за доктором, отправился бы в деревенский кабак? Я же ничего не мог сделать, только следил за снежными бликами, дрожавшими на стенах. Напряженную тишину прерывал лишь
